– Он называл время приезда?
– Нет, он просто сказал, что приедет вечером и что постарается освободиться пораньше. А я ответила, что весь день буду дома.
В воздухе возникла тяжелая гнетущая пауза. Гуров понял, что сейчас последует или вопрос, или признание, и замер сам, стараясь не спугнуть важную минуту. Последовал вопрос.
– Скажите… Олег… умер? – Она произнесла эти три слова вымученно, как будто выдавила из себя с болью.
– Мы не знаем. Не знаем пока даже, что произошло. Мы нашли его машину, но никаких следов борьбы, никакого намека на то, что было совершено нападение, у нас нет.
Гуров умышленно не сгущал краски и промолчал про бумажник. Бумажник, скорее всего, относился к уликам, подтверждающим как раз факт нападения. Но она – художница, тонкая душевная организация. И врать не хотелось. Люди с чуткой душой очень быстро это улавливают, и доверие сразу улетучивается.
– Мы многого не знаем, Анна Вячеславовна, и нам нужно побольше узнать об Олеге Жидкове, чтобы наши розыски были плодотворными. Он ведь не испарился. Если он исчез по чьей-то вине, то у кого-нибудь из его окружения может остаться след в памяти об этом человеке или этих людях. Если его исчезновение связано только с ним самим, то и это могло быть заметно… ну, хотя бы одному человеку.
– Вы имеете в виду суицид? – вскинула брови Левченко и отрицательно покачала головой. – Даже в голову не берите. Олег – человек жизнелюбивый, умеет держать удар. Такие с жизнью не кончают, такие гибнут в первых рядах, в борьбе. Нет, с ним что-то случилось…
– Расскажите о нем поподробнее, – попросил Гуров.
– Да что рассказывать! – вдруг вспылила она. – Хороший он был, замечательный! И «был» я говорю не потому, что не верю, что он жив, а потому, что у нас отношения закончились… Только он еще об этом не знает…
– Почему?
– Потому что нет ничего впереди. Ни у него, ни у меня. Все это глупо и не нужно! Я старше его на четырнадцать лет, и скажите мне, насколько я буду ему нужна, когда мне будет шестьдесят, а ему сорок шесть? Да он даже внешне почти не изменится, только заматереет немного. А я сморщусь, сгорблюсь и… – Анна махнула рукой, потом уткнулась лицом в ладони и замолчала.
Гуров ждал, зная по опыту, что сейчас лучше не лезть со своими замечаниями, выводами или утешением. Ей надо выговориться, надо излить то, что накопилось на душе, иначе у нее не выдержат «клапаны».