Когда я выплыл из бара, почувствовал, что жизнь – это река, в которую не только дважды не войти, но и не выйти, можно лишь плыть, пока не прибьёт к какому-нибудь островку, где есть вероятность поправить запасы эмоций или бросить кости.
* * *
По экрану бежали люди и громко кричали. Мы поднимались по ступенькам на ощупь, пока не добрались до самой середины. Там и утонули в мягких креслах. Народу в кино оказалось немного. Я достал бутылку шампанского, стал осторожно открывать, но в самый решающий момент рука соскользнула и пробка под взрывы на экране вылетела в первые ряды. Леру разорвало смехом.
– Что ты ржёшь?
– Извини, я так плачу.
– Я вижу, слёзы счастья. Есть повод? – стряхнул с себя пролитое вино, отхлебнул и передал ей сосуд.
– Слезам повод не нужен, слезам нужны глаза, – она сделала два небольших глотка.
Пузырьки приятно щекотали внутренний мир. Кино было паршивое, зато её поцелуи восхитительны. Я всегда был уверен в том, что кино – лучшее из искусств, потому что в его темноте можно исчезнуть, заблудиться, заплакать, заняться ещё чёрт знает чем. Оторвав руку от её спелой груди, поднял с пола бутылку, сделал очередные пару глотков, протянул Лере. Она тоже набрала полный рот вина и неожиданно прилипла своими губами к моим. Я почувствовал, как её вино потекло по моим дёснам. Мы выпили половину и уже не пытались вникнуть в суть картины.
– Где ты так научилась целоваться?
– В кружок ходила.
– Я тоже хочу в этот кружок.
– Тебя не возьмут.
– Почему?
– Потому что ты мне нравишься, – повернулась она ко мне.
– Ты серьёзно? – спросил я её в самое ушко.
– А разве не видно?
– Нет, темно.
– Тогда потрогай.
Я ласкал шёлковый штрих-код её лобка, когда она открыла глаза.
– Вероника, ты можешь пообещать мне одну вещь? – произнёс тихо, поцеловав её в живот.
– В постели можно пообещать всё что угодно.
– Когда я умру, обещай, что будешь приходить на могилку.
– Ага, с цветами?
– Нет. Цветов не надо. Просто присядь помочиться, чтобы я даже оттуда мог видеть прелести этой жизни.
– Ууу, как грустно. Ты же говорил, что твоя любовь бессмертна.
– Я не за любовь пекусь, я за себя. Ты когда-нибудь изменяла?
– А я что сейчас по-твоему делаю? – потянулась Вероника за телефоном к столику.
– Раньше ты была только моей, – мне стало не по себе.
– А сейчас?
– А сейчас я даже знать не хочу… Ну чья ты теперь? Чья?