Работала мама примерно до шестидесяти пяти лет, на десять лет выйдя за границы пенсионного возраста. Будучи на пенсии, в отличие от отца не скучала. Она всегда любила гулять пешком в компании друзей: около дома, в парках Ленинграда, в пригородном летнем лесу рядом со съемной дачей, на берегу Черного моря во время отпуска… Компаньоны по таким прогулкам часто становились добрыми знакомыми на долгие годы. Папа, к сожалению, не был любителем такого времяпровождения, и мама часто гуляла без него.
Она любила поэтические чтения, театр, несмотря на то, что неважно слышала и сидеть ей надо было в первых рядах. Помню семейные походы в Капеллу на вечера поэзии, где выступал известный чтец Вячеслав Сомов. Классическую музыку и живопись мама любила меньше. Иногда напевала песни 1930-х годов, например «Кирпичики». Любила читать.
Чтение тогда было настоящей страстью интеллигенции любого возраста. Люди собирали большие и очень качественные семейные библиотеки, приобретали издания по подписке, могли отстоять много часов в очереди за нужной книгой. Отношение к книгам было трепетное – их берегли, чинили, подклеивали.
Особое место в жизни интеллигентов занимал журнал «Новый мир», главным редактором которого был поэт Александр Твардовский. Интересны и качественны были не только художественные произведения, но и то, что печаталось в самом конце номера мелким шрифтом: критика, публицистика, небольшие рецензии, письма в редакцию. В 1962 году в журнале напечатали рассказ А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Масштаб этого события ощущается и сегодня. Когда Твардовского сместили с поста главного редактора, журнал стал поучительно умирать.
Особое место в духовной жизни тогдашней интеллигенции занимали романы И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Эти произведения не печатались у нас с 1930-х годов и были переизданы только в 1950-е. Окружение моего брата знало их наизусть. Устраивались даже конкурсы на знание текста. Я тоже до сих пор помню дословно целые абзацы. Мы упивались сочным языком романов и, как нам казалось, критическим подтекстом. О прямой критике режима не могло быть и речи, поэтому эзопов язык и специфический юмор были в большом ходу. Недавно я узнал, что мой любимый роман «Двенадцать стульев» был написан по заданию органов. «Надо было показать, что жаловаться на советскую власть у нас могут только жулики, падшие личности, недоумки и достойные осмеяния осколки старого мира. Нормальный человек советской жизнью доволен», – пишет об этой спецоперации историк литературы Иван Толстой. Роман безвозвратно поблек в моих глазах.