– То есть тебе это кажется нормальным… – едва заметно улыбнулась она своей жалкой улыбочкой, но в тоне ее было то, что так часто меня уязвляло: этот оттенок всепрощения, это желание со всем примириться, даже с тем, что казалось ей глупым и недостойным, а на самом деле не заслуживало того, чтобы вообще обращать внимание. «Уж не зануда ли она?» – подумалось мне тогда.
Поднявшись зачем-то в тот вечер к Александре Степановой, я увидела на экране ее ноутбука в качестве заставки фотографию необычайно симпатичного молодого человека.
– Это ваш сын? – поинтересовалась я.
– О, нет! О, нет! – поспешно пробормотала она, смущенно замахав на меня руками.
А еще через пару недель, проезжая через переезд мимо дачной железнодорожной платформы, я увидела нашу Степную Волчицу под руку с этим самым молодым человеком с фотографии. Несмотря на изрядное расстояние, я сумела отлично рассмотреть, что в жизни молодой человек еще симпатичнее. Александру Степанову было не узнать: до того оживленной, беззаботно болтающей дамочкой она мне показалась. Судя по тому, как нежно он держал ее под руку, они явно были «сладкой» парочкой. Я была заинтригована до глубины души: у нашей отшельницы и зануды такой молодой, сексапильный кавалер?! Кстати, в тот день, она всю ночь где-то пропадала и явилась домой только под утро. Я нарочно вышла ей навстречу – будто попить водички. Впрочем, расспросить у нее о нем у меня не хватило духу. Теперь она вовсе не выглядела оживленной и счастливой, как днем на платформе. Наоборот, жутко печальной и унылой. Мы вежливо и сухо поздоровались, словно это не был предрассветный час. Александра Степанова поднялась к себе в светелку. Потом я долго слышала, что она не спит – все вышагивает взад-вперед по комнате, только раз или два что-то коротко выстучав на ноутбуке.
Чего не знаю, того не знаю. Не буду строить о ее личной жизни никаких предположений.
Как рассказала тетка, после этого она почти целую неделю снова провела в глухом затворе, выходила только покурить у калитки. «Глядя на нее, – говорила тетка, – у меня сердце кровью обливается! Пропащий она человек!»
Как бы то ни было, для меня совершенно ясно одно – она жила раздвоенной жизнью. Может быть, с зарождающимся климактерическим помешательством. Свою неврастению она нисколько не скрывала, все в ней говорило о том, что, несмотря ни на что, она вынашивает и укрепляет мысль о самоубийстве. Однако не думаю, что она все-таки покончила с собой – ведь раз или два она посещала с теткой нашу местную церковь и очень серьезно молилась. Нет, не думаю. Но с тех пор, как она неожиданно исчезла (даже не прожив всего оплаченного времени), мы больше ничего о ней не слышали. Она оставила записку, в которой писала, что необыкновенно нам признательна, что мы приютили ее в трудный момент, что она нас полюбила всем сердцем. Незадолго до исчезновения, она спросила, есть ли у меня электронный адрес. Я продиктовала. А через некоторое время я вдруг получила по электронной почте ее записки. Что с ними делать, зачем она прислала их мне – Бог ее знает.