Я вздохнула, открыла дверь кабинета начальника и вошла. Отправила Скрипа пылесосить палас, сама взялась за полы. Начальник нашей кафедры, бывший командир знаменитой «Искры», был человек мрачный и неразговорчивый. Он никогда не ругался, но, когда был чем-то недоволен, смотрел так, что хотелось поскорее спрятаться. Когда-то в его подчинении было полторы тысячи человек, весь экипаж его шаттла. После посадки на Пандору в живых осталось не больше сотни. Говорят, что, когда прилетела спасательная экспедиция, он не хотел улетать, хотел остаться со своим погибшим экипажем. Что там произошло? Средства массовой информации называют это не иначе как «ужасная трагедия», но подробности утаивают. Никто, кроме высших чинов, не знает. И командора Шемана, конечно. А он молчит.
Сейчас у него в подчинении было десятка два преподавателей, несколько техников, инженеров и лаборантов. И дюжина роботов, которые, как известно, народ бестолковый, никому не хотят подчиняться, а только путаются под ногами.
Двигатель Скрип-Скрипа надсадно ревел, он старательно елозил по паласу, но пыли, похоже, меньше не становилось. Опять фильтр забился. Беда с этими роботами, мороки больше, чем пользы. И ведь подумать только: институт галактического значения, а техника рассыпается на глазах.
– Пойдем, Скрипыч, – обреченно вздохнула я, – придется тебя почистить.
– Не чистить. Разобрать на детали. Пора на свалку, – пропищал мой механический коллега. Это он так мрачно шутил. Хотя доля истины в этом заявлении была.
Когда я закончила возиться со Скрипом, рабочий день уже подходил к концу. А кабинет командора Шемана все еще чистотой не блестел. Опять придется задерживаться. И ведь никто спасибо не скажет.
За окнами нашей кафедры начинался ласковый летний вечер. Ветерок тихонько раскачивал верхушки тополей в институтском парке. Тополи были очень красивые, высокие и стройные. Я слышала, что когда-то давным-давно они росли на планете-колыбели всего человечества, его прародине Земле. Вся растительность на Альфе была низкорослая, и тополи выделялись на ее фоне, как зеленые стрелы, стремящиеся в небо. Солнце светило не жарко, на ультрамариновом небе ни облачка. А я уже сто лет нигде не была: работа, работа… Как будто и лета нет никакого.
Сзади незаметно подкрался Шутер. Свое имя он и получил за отвратительную привычку подбираться так тихо, что никто до последнего момента его не замечал. А в последний момент он выныривал из-за плеча и орал прямо в ухо: