– Ночь уже, – Эмма поежилась, – да и холодно. Вовку-то жалко, ведь кореша вы. Выйду, кликну, пусть в дом идет.
Она побежала на улицу, но скоро вернулась, принеся волну холодного ветра.
– Нет нигде. Вот, чертяка, свалил, и калитка нараспашку.
– А, пусть катится. Слабак. – Лешка хохотнул, и задымил сигаретой.
– Нам больше достанется, – сказал Серега Длинный, подмигивая Эмме.
– И то, – заулыбалась та.
А мало будет, сяду на трактор и еще привезу.
Орел! – похвалила Эмма.
Я могу пить до утра и хоть бы что. Спорим?
Спорим! Я перепью.
Сергей с Лехой ударили по рукам. Эмма разбила.
– Подруга, сделай-ка мне горячего чаю, да покрепче. Поеду за литрухой, да банку кофе зацеплю, чтобы взбодриться.
– Кофе – это здорово, – ностальгически вздохнул Сергей, – Бывало, пока кофе не выпью и человеком себя не чувствую.
– Молчал бы уж, интеллигент вшивый.
– Сахару возьми.
– И пару банок тушенки.
– Ладно, халява.
Эмма вздохнула:
– Как там Володька? Наверное, уже полдороги отмахал.
Леха допил чай и поднялся:
– Ну, я пошел.
Нетвердыми шагами вышел из избы, завел трактор и, оглянувшись на светящиеся окошки, где маячили силуэты Эммы и Сереги, посигналил приятелям фарами. Собутыльники помахали вслед.
Ехал тихо, в глазах рябило и двоилось. В деревушке спали, редкое окно светилось в темноте. Вырулил на проселочную дорогу, по обеим сторонам которой зловещей стеной высился лес. От желтого, прыгающего на ухабах, света фар, тянуло в сон. Казалось, всего на секунду закрыл глаза.
Вдруг левое колесо наткнулось на препятствие, и трактор подскочил на злополучной кочке. Алексей резко крутанул руль влево, и машина, кособочась, сползла в широкую канаву. Он схватил фонарик и выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в грязи. Матерясь и чертыхаясь, выкарабкался из вязкой канавы, посветил вокруг. Метрах в десяти лежало что-то большое и, похоже, мягкое.
– Или сбил кого? Ядрена корень!
Сердце екнуло.
Он подошел ближе и направил луч.
Володька лежал в луже крови, нелепо подогнув ноги. Леха выронил фонарь и затрясся. Потом осел на дорогу и, схватившись за голову, закачался, горестно причитая:
– Ах, Вовка, Вовка, как же это? Зачем ты, придурок, лег спать на обочине? Что мне теперь делать?..
Слезы ручьями текли по небритым щекам, он шмыгал носом и голосил, голосил…
Луна, нестерпимо белая и холодная, осветила дорогу, и черный, качающийся силуэт мужчины, сидящего возле обочины над неподвижным телом.