Барон ледоколом пронесся по комнате, за ним устремились помощник Кривошеин, полковники Щетинин и Грабов, телеграфист, ординарец. Вышел из совещательной комнаты и штаб-ротмистр Грановский. В коридоре он услышал слова Главнокомандующего:
– Рассчитывать на дальнейшее сопротивление войск ужу нельзя. Предел сопротивления армии превзойден. Никакие укрепления врага уже не остановят. Необходимо принять срочные меры к спасению армии и населения. Бронепоезд мне теперь не нужен. Ехать в Симферополь бессмысленно. Подготовьте катер. Вместе с адмиралом Кедровым осмотрю суда, стоящие под погрузку.
Через десять минут доложили, что в бухту Севастополя заходит французский крейсер «Waldeck Rousseau» в сопровождении миноносца. На его борту – временно командующий французской средиземноморской эскадрой адмирал Дюмениль.
– Союзнички, – нервно встряхнул головой барон, – Если бы они вовремя оказали требуемую от них помощь, мы уже освободили бы русскую землю от красной нечисти.
В полдень Верховный Главнокомандующий вместе с адмиралом Кедровым объехал на катере суда, на которые грузилось военные и гражданское население. Было много раненных. На корабли переносилась также документация штабов, какая-то мебель. Все проходило спокойно, без паники. Генерал остался доволен. Спросил адмирала, сколько всего судов смогут принять, в случае самого худшего исхода, отступающую армию.
Адмирал покрутил усы, наверняка подумал: какое же положение может быть хуже, чем теперь? Но генерал услышал в ответ: 146, плюс баржи, которые возьмут на буксир французские корабли. Примем на борт всех, кто не желает встречи с большевиками. В Севастополе, Ялте, Феодосии, Керчи, Сочи.
На пристани выстроились юнкера. Их было много и все они улыбались. На их лицах не было отчаяния, словно они искренне верили, что скоро обязательно вернуться в Севастополь.
Грановский, сопровождавший барона в качестве негласного адъютанта (все в последнее время перепуталось, встало с ног на голову), заметил, как Петр Николаевич тайком смахнул слезу. Подошел, к юнкерам, которые вытянулись во фрунт. Крепко взялся за черную рукоять кинжала, поправил папаху. Тихо поздоровался, потом поблагодарил за службу, поклонился. Заговорил проникновенно, как в церкви:
– Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высокоподнятой головой, в сознании выполненного до конца долга.