Но мы проезжали много прекрасных мест, где стоило бы остановиться, и… не останавливались. У отца были свои соображения. Вот остались позади заманчивые пригорки в чистом и высоком сосновом бору, промелькнули заросшие мягкой травкой поляны в прохладной тени густого кустарника, уплыла в сторону голубая ртуть водоема… Наконец отец сбросил скорость и свернул на узкое шоссе, по обеим сторонам которого потянулся скучный забор из рифленых железобетонных плит.
– Приехали, – сказал он. – Вылезай!
Ничего хорошего. Небольшая автостоянка. Несколько машин. Железные ворота с будкой. Старухи в черных платках, торгующие цветами, венками и рассадой. Совершенно ничего хорошего.
Отец запер машину.
– Ну, заехали, – сказал я, – тут и реки-то нет!
Но мы пошли прямо через ворота. Жирная бабка с красным носом совала отцу два вялых гладиолуса.
– Нет-нет, нам не надо! – сказал отец, торопясь пройти.
– С пустыми руками? – удивилась бабка. – Как же? Возьми! Свежие, сегодня срезала. Мальчоночка и возложит. И хорошо будет, как хорошо!
Настырная бабка начала совать цветы мне в руки, отвратно дышала в лицо и, косясь на отца, торопливо повторяла:
– А даште сколько не жалко! Сколько не жалко даште!..
– Не за этим мы, – хмуро отрезал отец. – По делу.
Я почувствовал, что нас разглядывают со всех сторон. Я не сразу понял, что это из-за оградок на нас глядят фотографии. Отец вел меня за руку.
– А вон конфеты, конфеты! – обрадовался я и попытался вырвать руку. – Чур, мои! Я первый увидел!
– Тсс! Не ори! – одернул меня отец. – Здесь не шумят! – И потащил меня дальше по аллее.
– А конфеты?
– Нельзя.
– Почему?
– Потому,
– Почему?
– Они плохие.
– Нет, хорошие.
– Не ори, я сказал. Это чужие конфеты.
– Нет, ничьи. Просто на камне лежат. Я их нашел!
– Не для тебя их положили.
– А для кого? Там никого не было!
– Замолчи!
С отцом трудно было спорить. Конфеты в синих фантиках…
Мы прошли мимо людей, столпившихся кружком, в центре которого что-то происходило. Кто-то ныл или плакал, как будто хотел кого-то разжалобить или выклянчить что-то, – плакал так, что мне сразу захотелось передразнить.
Я бы так и сделал, но меня отвлекло другое.
– Дедушка! А вот дедушка! – воскликнул я и стал дергать отца за руку.
Дед Алексей Дмитриевич, не слишком, правда, похожий на себя, так как был гораздо моложе, чем на самом деле, напыжившись, глядел на нас с фотографии в черной рамке, помещенной между цветами на куче земли.