От ариософии и неоязычества к нацизму
Таким образом, начало походу против христианства и оживлению языческих представлений положили отнюдь не нацисты. Интерес к язычеству возник еще у немецких романтиков, чьи идеи получили большое распространение в Германии XIX в. Еще в середине XIX в. немецкие авторы пытались искать истоки своей культуры в древнегерманском мире. Они увлекались рунами, германскими мифами, языческими богами, обращались к почерпнутой из исландских саг идее Средиземья (Mittgart), якобы родины «нордического человека». В 1867 г. историк Ф. Дан опубликовал исследование, в котором с симпатией писал о древних германцах и их языческих верованиях, за что был обвинен Церковью в пропаганде веры в языческого бога Вотана. Позднее к прославлению языческой связи с природой и жизнелюбия обратился социалист Е. Дюринг, утверждавший, что языческие верования сохранились, несмотря на все вековые гонения со стороны христиан. Такие авторы были, в особенности, увлечены солярной символикой и доказывали, что культ солнца возник и лучше всего сохранился у северных народов, почитавших солнце как источник света и центр мироздания. С солнечным циклом связывали источник жизни и символ возрождения. Следы этих былых верований искали в скандинавских сагах, причем отдельные энтузиасты таких исследований доходили до того, что превращали Христа в германского бога Солнца, а Деву Марию – в прародительницу арийцев.
В представлениях сторонников возрождения язычества верования древних германцев странным образом переплетались с модным в те годы оккультизмом. Ведь, настаивая на всеобщей связи явлений и наличии тайных нитей, соединяющих прошлое с настоящим и будущим, оккультизм порождал надежды на обретение власти над самим временем, создавал иллюзию того, что люди якобы с легкостью могли вернуть языческое наследие, разрушенное христианами (Mosse 1966: 71–73; Gugenberger, Schweidlenka 1993: 107–108). Эта задача представлялась тем более актуальной, что после объединения Германия вступила на путь быстрой модернизации, в бешеном темпе смывавшей со своего пути остатки традиционной патриархальной жизни. И людям казалось, что они навсегда утрачивают связь с корнями, которыми они раньше так гордились (Mosse 1966: 13; Hamilton 1971: 93–95, 104–105).