С этим равенством не было бы ни полной красоты мироздания, ни смысла нашего существования. Не было бы и движения вперед.
Распространенное насильно, оно никогда не помогало подъему масс и, разрушая высшие классы, лишь ускоряло процесс одичания и варварства…
Но среди неравных существ встречаются люди, внутренний облик которых особенно духовный и с которыми, несмотря на всю невозможность, хотелось бы все же сравняться… Для многих такие личные встречи бывают нередкими. У меня, к сожалению, в моей жизни их было слишком мало. Вот почему они во мне запечатлевались особенно резко и почему, к слову или не к слову, я с такой настойчивостью люблю вспоминать о них.
Ведь эти люди своим общением помогали мне хоть на минуты становится чуть лучше, чем я есть…
* * *
Из следующих событий этих годов наиболее резкими по впечатлениям были для меня месяцы нашей исподволь подготовлявшейся смуты 1905-1906 годов.
Когда теперь, более 20 лет спустя, я хочу вновь пережить тогдашние дни, в моем представлении возникает все же довольно неясная картина.
Припоминаются довольно ярко лишь отдельные, быть может, малоинтересные для других мелочи, но мелочи почему-то запечатлевшиеся во мне довольно отчетливо.
Эти, в общем, не смутные – смута тогда еще не охватывала весь народ, – а скорей разнузданные агитацией на некоторое время и в некоторых местах дни почему-то привыкли теперь называть 1-й русской революцией – быть может, из-за известной исторической давности, когда все становится действительно виднее.
Но тогда это громкое слово не повторялось с такой настойчивостью, хотя в попытках и слухах приблизить эти беспорядки к «Великой французской», вплоть до объявления крохотных смехотворных республик, и в те дни недостатка не было.
Из особенно пугавших обывателя слухов мне запомнился один, утверждавший, что во дворе Петербургского университета давно уже привезена студентами гильотина, которую «непременно завтра» установят на дворцовой площади, чтобы рубить головы «всем господам, министрам и богатеям, укравшим счастье у народа»…
Наиболее тяжело сказалась тогда на населении раздражавшая его железнодорожная, а с нею и почтовая забастовки.
В Великую французскую ни железных дорог, ни телеграфа не было, и благодаря этому обстоятельству ее размах не был так внезапен и «величественен» по своей широте, каким он явился впоследствии в ближайшие к нам дни уже действительного крушения Родины.