Морган счел, что ему лучше никак не отвечать на это, а подождать и посмотреть, что последует за сим.
Наконец Сирайт вздохнул и промурлыкал:
– Во всем виновата проклятая жара.
– Согласен, – осторожно проговорил Морган.
– Одно вытекает из другого, – продолжал Сирайт. – Жара полностью меняет людей. Я имею в виду, люди приезжают в Индию и начинают вести себя так, как никогда не вели бы себя в Англии. И все из-за жары.
– Я буду носить пробковый шлем.
– Он вас не спасет.
– Уверяю вас, – проговорил Морган, – это шлем отличного качества.
– Не сомневаюсь, – покачал головой Сирайт. – Но спастись от самого себя он вам не поможет.
Лицо Сирайта вдруг изменилось, в его улыбке мелькнуло нечто чувственное, а возможно, и непристойное.
– Не уверен, что понимаю вас, – проговорил Морган.
– А я вот уверен, что понимаете.
В этот момент в недрах корабля послышался шум. До сидевших на палубе донеслись звуки музыки вперемешку с человеческими голосами, слегка приглушенными плеском воды, рассекаемой форштевнем. Обычный мир был рядом – рукой подать. Морган быстро огляделся, чтобы удостовериться, что они на палубе одни.
– Может быть, нам лучше сойти вниз и приготовиться к обеду? – предложил он.
Но, перед тем как он сделал первое движение, Сирайт склонился к нему и передал книгу, которую до того держал на коленях. Морган мельком глянул на протянутый ему томик, полагая, что это сборник стихотворений – такой же, какой лежал рядом с ним. Однако пухлая книжка в зеленом переплете выглядела как нечто совершенно иное, нечто более личное. На обложке было начертано таинственное слово «Педиктон», а внутри вместо типографски исполненного текста оказалась рукопись.
Хотя на той странице, которую открыл Морган, располагалось именно стихотворение.
…О, солнце Азии, волшебный Пешавар,
Где ароматом плоти загорелой
Его смущая, юный отрок смело
Любовнику себя приносит в дар…
– О господи! – воскликнул Морган. – Что это?
– Это история моей жизни, в стихах, – ответил Сирайт.
– Это вы написали?
…Но если свежесть юного туземца,
И нежная округлость ягодиц,
И томный взмах густых его ресниц
Не привлекут вниманья чужеземца,
В недоуменье скорбном взор потупив,
Ему вослед глядит он, и слеза
Туманит с поволокою глаза…
– Я же сказал, что во всем виновата жара, – громко рассмеявшись, проговорил Сирайт.
* * *