Лес не становился ни гуще, ни реже, а был все так же приветлив и просторен, и небо между верхушками елей ярко синело. Тропинка пошла чуть под уклон вдоль кустов, обсыпанных мясистыми шариками несъедобной «волчьей» ягоды – то ли превращавшей человека в волка, то ли только для волков годившаяся в употребление. Несмотря на тень, было душно, и давала себя знать жажда. Оранжевые же ягодки костяники, плотно сидящие на стеблях в центре развесистых трилистников, попадались не слишком часто, а потом и вовсе пропали.
Наконец кусты разом раздались в стороны, и открылась река.
Под темным обрывчиком с мохнатым травяным воротником золотилась узкая полоска прибрежного песка. А чуть дальше, всего в нескольких шагах по берегу, профиль обрыва имел укромную ложбинку, – и там, едва выше уровня самой реки, бил ключ, забранный в маленький деревянный короб с песчаным дном, на котором, словно живые, пульсировали точки выхода подземных струй. Припав ртом прямо к роднику, несколькими разрешенными – чтобы не простудить горло – глотками можно было абсолютно утолить жажду, а на языке оставался чистый серебристый вкус.
Немного вниз по течению, и река как бы раздваивалась, обтекая продолговатую солнечную отмель с мертвыми кустиками без листьев и огромными черными валунами.
Между отмелью и берегом был брод, и нужно было снимать сандалии, носки, шортики, хорошо заворачивать все это в рубашку, чтобы потом, выстроившись по парам и придерживая на голове сверток с одеждой, медленно переходить реку.
Вода не поднималась выше пояса и была чуть прохладной, но продвигаться вперед было страшновато, потому что под заискрившейся от бликов поверхностью дно не просматривалось, и можно было лишь нащупывать его босыми ступнями. Кто—то уронил в воду сандалию, и она забавно поплыла от растяпы, плавно опускаясь под воду, пока ему, растерянно замершему на месте, ее не выловили.
А когда вышли на солнечную отмель, то для того чтобы получше прогреться и загореть, было велено снять мокрые трусики, которые вместе с прочими вещами, побывавшими в воде, разложили на самом большом и горячем валуне, в трещинах которого застряли высушенные добела обрывки гирлянд—водорослей, колючих и со своим сильным речным запахом.
Черные камни утопали в мелком, беловатом песке. Среди них во множестве отыскивались половинки старых речных ракушек, жемчужно—радужных изнутри. Некоторые до того старые, что протерты до дыр. Весьма ценными представлялись осколки кремня, тоже водившиеся здесь в изобилии и которые можно было распознать среди обыкновенных камней по совершенно изумительному аромату, возникавшему при пощелкивании ими друг о друга, и, конечно, по высекавшимся при этом мельчайшим золотистым искоркам. Трудно было вообразить, сколько же еще огня содержалось у них внутри, если даже небольшое пощелкивание высекало столько искр.