– Ни расписок, ни залогов! – сказал я в отчаянии. – Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.
Оля положила руку на мое плечо:
– Видишь, всегда можно найти выход – было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!
– Нет! Теперь выпьешь! – сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана, – Ванюша, принеси-ка столетнего коньяку!
Казалось, его хватил легкий удар:
– О, простите, простите, но столетний кончился, – сказал он с таким видом, будто только что допил бутылку. – Может быть, вас устроит пятидесятилетний?
– Нет, это барахло мы не пьем, – потряс я головой. – Нету ли портвейна? «Три семерки» или «Агдам».
Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно вздохнул, чувствуя, что предает свое русское имя.
– Тогда три кофе! – распорядился я.
– Столетней выдержки, – добавила Оля.
В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.
Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.
А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.
Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.
– Что это? – спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.
– Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, – произнес я зловеще.
– Ну тебя, – сказала неуверенно Оля. – Пойдемте отсюда!
– От древа смерти не уйти, – изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было, похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.
Можно услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.
Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей – чьи-то шаги.
Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!
– Оля, – сказал он, приблизившись.