Разочарование постепенно уступало место чувству подавленности и крушения иллюзий. Бывало, я жалел себя, а о коллегах думал с возмущением: я столько отдал, стольким пожертвовал, стольким рисковал, чтобы принести им Христа, а они не хотят даже говорить со мной об этом? «Здесь мы никогда ничего не добьемся, – говорил я порой отцу Нестрову, – люди слишком напуганы». Им трудно было решиться даже на то, чтобы подпольно крестить детей или принимать таинства. И все же именно этим людям я должен был служить, людям, полностью лишенным возможности поклоняться Богу. Я хотел страдать вместе с ними и ради них. Если бы только они пожелали принять меня – не как товарища по работе, а как священника!
Бывали времена, когда я чувствовал себя униженным. Рвение коммунистов, думал я, меня позорит. И без сомнения, это рвение приносило свои плоды. Ведь именно плодотворность действий коммунистов заставляла меня как священника чувствовать себя чужим в своем народе. Я пришел служить, но не мог, потому что никто меня не слушал. Как могли мы с Нестровым тягаться с могуществом этой системы? Теперь, когда мы оглядывались назад, мысль о том, что мы сможем когда-либо плодотворно трудиться в этой стране, казалась нам несбыточной мечтой. Нам мнилось, что мы начинаем великое миссионерское предприятие, нас наполняло рвение и воодушевление – и все для того, чтобы разбиться о жестокую действительность. Все было совсем не так, как мы представляли, и мы были совершенно не готовы столкнуться с тем, что увидели. Вот и все наши надежды, мечты, ожидания, убеждения и особенно энтузиазм!
Терзаясь такими вопросами и сомнениями, мы с Нестровым испытывали сильнейшее искушение найти способ покинуть Россию и вернуться в Польшу, где мы, по крайней мере, смогли бы вновь заниматься служением, пусть даже в условиях оккупации это будет нелегко. Там были теперь времена гонений, и люди, несомненно, нуждались в нас; там люди приходили бы к нам, если бы только знали, что это возможно. Там мы могли бы служить Церкви, здесь же мы не могли ничего. Все это предприятие теперь казалось нам ошибкой, дурным замыслом, основанным скорее на мечтах и надеждах, чем на фактах реальной действительности, идеей, родившейся из плохой осведомленности и заблуждений.
Вот с каким искушением столкнулись мы с отцом Нестровым в Теплой Горе. И хотя положение наше, возможно, было необычным, искушение было самым обыкновенным. С таким искушением сталкивается всякий, кто, последовав за призванием, вдруг открывает, что действительность совсем не похожа на те ожидания, которые родились у него при первом озарении и первом приливе энтузиазма. Такое искушение приходит, например, ко всякому, кто, вступив в монашескую жизнь с горячим желанием служить Богу и только Богу, обнаруживает что повседневная жизнь в монашестве скучна и прозаична и так же полна моментами человеческого непонимания, будничными занятиями и разными не дающими сосредоточиться помехами, как и та светская жизнь, которую он оставил в миру. С тем же искушением сталкиваются и молодые супружеские пары, когда медовый месяц окончен, и им открывается бесконечное, как им кажется, будущее, в котором они, с трудом сводя концы с концами, будут вдвоем влачить все ту же жизнь все в том же наскучившем месте. Это искушение сказать: «Я не так представлял себе эту жизнь. Я не на это рассчитывал. И не этого хотел. Если бы я знал, как все будет, я никогда не принял бы такого решения и ни за что не дал бы такого обещания. Прости меня, Господи, но я хочу вернуться назад. Ты не можешь требовать, чтобы я хранил обещание, которое дал по неведению; Ты не можешь ждать от меня соблюдения завета, основанного на вере, если я заранее не знал, как все будет на самом деле. Это нечестно, и я здесь не останусь. Я не буду служить».