вскоре поймут, что ошибаются, принимая меня за кого-то особенного.
Однако после нескольких допросов на Лубянке и нескольких, казалось, нескончаемых месяцев в одиночном заключении в мою душу закрались сомнения. Мне стало ясно, что, если я не представляю из себя ничего особенного, НКВД может уничтожить все следы своей ошибки, просто приказав меня казнить. Не будет никаких адвокатов, никакого суда, никакой апелляции. В Советском Союзе война. Каждый день умирают тысячи людей, а шпионов и предателей расстреливают практически без суда и следствия. Следователи сказали мне об этом прямо. Мне так и не удалось убедить их в своей невиновности или незначительности, поэтому я уже начинал сомневаться в своих собственных силах перед лицом могущества и методов НКВД. Я никогда по-настоящему не верил в то, что меня действительно расстреляют, но в мою уверенность начали просачиваться страх и сомнения. И страшные раздумья, заполнявшие мои часы в тишине одиночной камеры после каждого допроса, постоянное прокручивание в уме всех вопросов и ответов, непрестанное мучительное пережевывание одних и тех же мыслей стали брать свое и подтачивать мой дух. И именно в этот момент я стал особенно усердно молиться.
Очень скоро после того, как я попал на Лубянку, когда нескончаемое томление одиночного заключения начало оказывать на меня свое действие, я решил как-то распределить и упорядочить свое время. Я решил составить для себя то, что в иезуитских домах мы называли «распорядок дня». Проснувшись утром, я совершал Утреннее приношение, затем, после утреннего похода в туалет и умывания, в течение часа предавался размышлению. На Лубянке мы вставали в 5:30 утра, а завтракали в семь. Это почти в точности совпадало с распорядком дня в большинстве иезуитских домов, где мне приходилось жить, поэтому дни опять начали обретать для меня определенный ритм.
После завтрака я на память служил Мессу – то есть, произносил все ее молитвы, поскольку, разумеется, у меня не было возможности по-настоящему совершать Евхаристическую жертву. Утром, в полдень и вечером, когда на Красной Площади в нескольких кварталах от Лубянки били кремлевские часы, я читал молитву «Ангел Господень». В полдень я совершал испытание совести, рекомендованное св. Игнатием в «Духовных упражнениях». Вечером, перед отходом ко сну я совершал еще один