Конечно, мои умозаключения – это еще не доказательства, нужно что-то более весомое. Иначе мне просто никто не поверит. Чугунков всегда может сказать, что получил от геофизиков искаженные данные, и тогда уже никто ни в чем не разберется. Когда нет возможности доказать точно, люди лгут без особой для себя опасности.
Кому поверят Министр, Менделеев, Григорий Абрамович – старые друзья Чугункова – ему, которого они знают с детства, или мне и какому-то очкастому геофизику? Конечно – ему! А я только отрежу себе пути дальнейших попыток работать над поисками этого агента, если подниму скандал и вылезу, не имея никаких доказательств.
Но и разрабатывать версию о Чугункове я тоже не могу, не заручившись ничьей поддержкой. Он мой непосредственный начальник. При первом подозрении, что я ищу доказательства его причастности к сотрудничеству с ФСБ, он просто отстранит меня от работы, засадит безвылазно в Тарасове, и я никогда не сумею раскрыть этой тайны.
Я просто не знала, что мне делать. Даже излюбленный мой прием – представить, как бы поступил в этом случае Григорий Абрамович, не сработал. Я с ним уже говорила о том, что среди его близких друзей есть предатель. Не знаю, поверил ли он, но мне он ничего не ответил. Для него эта проблема, наверное, была намного сложнее, чем для меня. Он промолчал и предоставил мне право решать самой.
Правда, тогда у меня не было не только прямых доказательств, а теперь? Эта история с землетрясением, переместившимся с юга на север, красноречиво свидетельствует о причастности Чугункова к искажению данных геофизических исследований. Что сейчас сказал бы Григорий Абрамович, если бы знал об этом?
Стоп! Я же могу позвонить ему и спросить его об этом прямо. Правда… По телефону такие вещи обсуждать очень опасно, линию наверняка прослушивает ФСБ. И все же стоит попробовать. Мы с Григорием Абрамовичем всегда понимали друг друга с полуслова.
Придя на заставу и разыскав Евграфова, я потребовала у него телефон. Он привел меня в кабинет начальника заставы, уже третий день то находящегося в штабе округа, то облетающего пограничные катера, то ведущего какие-то сложные переговоры с японцами в Южно-Курильске и Немуро.
У нас на Шикотане дело близилось к рассвету, значит, в Москве была ранняя ночь, разница здесь – восемь часов. Наверняка Григорий Абрамович сейчас в палате один, и ему никто не помешает говорить со мной совершенно свободно. Если, конечно, не учитывать «ушей» ФСБ.