Это был какой-то огромный, поделенный на несколько секций, подземный гараж в районе Киселевского сквера. Обычно такие места относительно неопасны – в них сухо, а твари любят теплую сырость катакомб. Разве что какие постояльцы-оборванцы из бомжей могли тут греться, но с ними проблемы бывали нечасто.
Я пошёл вторым, пропустив вперёд Надю. Первый пятнашка почти без шороха метнулся на меня с трубы, надеялся облепить сзади, со спины. Но я услышал, развернулся и по инерции сделал дугу рукой, и он ещё в воздухе со всхлипом развалился на две прижженные половинки. Второго прошибла насквозь Надя из своего «палыча», когда слизняк сиганул на неё. Третьему всё это жутко не понравилось, и его пришлось догонять. А я тогда понял, что у нас снова смена ролей. Раз пятнашки осмелели, значит, скоро их будет много, очень много. Слишком много.
Я проснулся от её взгляда. Она смотрела на меня, не отрываясь. Я повернулся к ней и улыбнулся, мельком взглянув на часы. Два пополудни. В её глазах стояли слёзы.
– Что с тобой? Что-то случилось? – Я коснулся ладонью нежной бархатной кожи её лица, вытирая со щеки слезинку.
– Я очень боюсь. Раньше не боялась, когда была одна, сама по себе, а теперь боюсь. За тебя.
Надя чувствует города лучше меня. Она всё и всегда чувствует лучше, чем я. Она как радар, локатор, самый чувствительный сенсор, замечает, как всё вокруг меняется. И где появятся пятнашки, знает тоже. Я их «вижу» лишь вблизи, с нескольких метров. Это, должно быть, у каждого появляется, после первого раза. Сложно не заметить их присутствие, когда всё тело, то ли от запаха их, то ли от биотоков каких, вдруг начинает вспоминать раздирающую на части боль контакта. Вот только с серыми в этом смысле туговато. Они вроде уже и не люди, но как бы и не пятнашки тоже… И ни Надя, ни тем более я, их издали не ощущаем. Разве что совсем рядом.
– Их становится слишком много, Ирби. Мы можем не успеть. Неужели и этот город?…
Я промолчал. Она редко меня называет так. Чаще – Ир, или Ирбис. Иногда просто – Барс. Или – «мой Барсик». И тогда я таю, как ночной иней на мёрзлой траве под утренним солнцем. Но «Ирби» так тревожно и очень нежно слетело с её губ, что у меня и сладко и горько защемило сердце. Надя. Ты же часть меня, неотделимая. Если с тобой что-нибудь станет, как же мне жить потом? Пусть лучше уж я… А как же ты без меня? Эх…