Потом тряхнул головой, глянул на девушку все так же торжествующе и сказал:
– Передай два слова: «Я буду».
– А письмо? – шепнула она, косясь на клиентов.
– Что – письмо?
– Домна просила его вернуть.
Ногтем Клодий стер несколько слов на воске, после чего вернул таблички посланнице, прибавив серебряный денарий.
– Не подведи меня, Абра! – шепнул в розовое ушко.
Девушка покраснела, обещающе улыбнулась и вприпрыжку унеслась по улице, будто, в самом деле, была еще малым ребенком.
– Идемте, скорее! – повернулся Клодий к клиентам. – Час далеко не ранний.
– Куда нам торопиться, позволь узнать? – спросил клиент Гай. Слова он выговаривал нечетко: его губа, разбитая пару дней назад в драке, только начала подживать. – Уж не на праздник ли Доброй богини? – Он захохотал, находя шутку удачной – на таинствах Доброй богини присутствовать мужчинам строжайше запрещалось.
– А ведь точно, сегодня же Бона деа! – подхватил второй клиент. – Женщины собираются в доме претора Цезаря в Субуре, как я слышал. Хоть бы одним глазком поглядеть, что они там вытворяют.
– Я, кстати, свою конкубину[54] расспрашивал, хотел узнать, что там происходит, а она молчит, и ни гу-гу, хотя обычно трещит без умолку. У меня такое чувство, – Гай понизил голос, – что она ничегошеньки не помнит. Такое может быть?
– Не может, – отозвался Клодий. – Им просто стыдно рассказывать, что там творится. Если не веришь, спроси у Цицерона, мы к нему как раз направляемся.
– Цицерон, что, баба? – еще громче заржал Гай.
– Нет, но он утверждает, что знает все на свете.
Цицерон только что купил дом у богача Красса.
Дома на Палатине в тот год стоили безумно дорого. Цицерону казалось, что после этой покупки все его осуждают и все завидуют – одновременно.
Привратник, похожий на большого лохматого пса, открыл перед гостями дверь. Атрий украшали четыре колонны, по краю отверстия в потолке шел узорный фриз. На зиму отверстие затянули тентом, и потому в атрии было темновато. Но даже в полумраке сиял золотом шлем статуи Минервы.
Едва гости явились, как в атрий вышла Теренция. За ее спиной маячила служанка с трехлетним Марком на руках. Малыш был занят: он пыхтел от старания, пытаясь сорвать с шеи золотой амулет.
– Рано что-то вы пожаловали, доблестные мужи, – проговорила матрона с издевкой в голосе. – Обед у нас подают только после захода солнца – у мужа плохой желудок, и он заботится о своем здоровье, в отличие от беззаботных гуляк, которые готовы набивать брюхо с утра жирными колбасами и ветчиной.