В его памяти остался один рассказ – как она приехала к молодой паре. Юной жене привезла два первых наряда. Ее встретил тридцатисемилетний молодой министр – симпатичный и уважительный. Как радовалась первым в ее жизни парадным платьям его жена – почти девочка!
П.П. даже запомнил, что одно было из зеленого лионского пан-бархата. А второе – из французского креп-жоржета с парчовыми вставками.
Юная супруга была в положении. Но все равно – так хороша была в ярких, торжественных, даже роскошных нарядах!
Мария Никитична по привычке даже прослезилась.
– Такие молодые оба! Такие красивые!
«Сам» настоял, чтобы закройщицу доставили домой на его персональном автомобиле.
– Ну никак, никак я не могла отказаться! Уж такой любезный и такой простой!
Она снова приложила к глазам батистовый платочек – набежала новая слеза.
– А через три месяца его арестовали! Где теперь его девочка-жена? Наверное, тоже расстреляли. Родила ли? Успела? И где ребенок?.. Ни от кого не услышим… – Помолчав, она тихо добавила, опустив глаза: – Это Абакумов был. Читали, наверное, в газетах!
В комнате стало тихо-тихо.
Мария Никитична раскраснелась от слез и пошла в ванную комнату… Когда вернулась напудренная, с еще красными глазами, то сразу заторопилась домой.
– Мне же у себя еще двором идти! А уже поздно, темно…
Прощание, поцелуи, запах французских дорогих духов, большая английская сумка с золотым замком… Котиковая черная шуба, легчайший оренбургский платок:…
И грустный, грустный взгляд!
Когда она ушла, Анна Георгиевна сказала… Словно про себя:
– Придет домой, и только четыре стены. Одна-одинешенька!
– Да, одиночество – страшная вещь, – согласился с женой, притом очень серьезно, Павел Илларионович. Нахмурился. Надолго замолчал…
П.П. сидел в глубоком кресле, потушив свет. Только телевизор чуть освещал большую гостиную.
Он не слушал ночные последние известия – их уже не раз повторяли за день.
Почему, когда он становился старше, когда был студентом, начинающим ученым, когда пришли первые большие успехи, то все больше отдалялся, а потом уже навсегда потерял из поля своего внимания почти всех подруг матери? Прелестных и добрейших к нему настоящих фей его детства? Они так любили его и баловали!..
Почему истерлись эти сердечные нити, которые, казалось бы, не были омрачены ничем? Разве только возрастом?