Огурец болгарского производства хрустит на зубах.
Потом стали приходить все, кого он знал.
– Словно им здесь кинотеатр, – на меня посмотреть. Даже Колька, с четвертого подъезда, он в пятом классе утонул, лучше всех плавал и утонул; та еще оторва был – мне с ним дружить запрещали. Так ребенком и остался. Земля ему пухом! – Пьем, не чокаясь. – Представляешь, каково это: ни женщины не попробовать, ни водки… – занюхивает колбасой, – ни здесь, ни там.
– Ни славы.
– Ни славы… – Возвращает занюханный кружок обратно в тарелку. – Всей школой хоронили, с духовым оркестром, – девчонки плакали; классная руководительница, мегера, и та слезу проронила. Над краем могилы чего только не произносили: «Ушел от нас!..», «Покинул!..», «Навечно с нами!..» Все пацаны мечтали в этот миг оказаться на его месте. – Цепляет вилкой тот же самый кружок колбасы, внимательно рассматривает на свет, кладет на место. – Нет, посмертная слава была.
Наливает:
– Твое здоровье!
– Твое!
– Дзынь-нь!
Качнулась кухня в шесть квадратных метров и поплыла – не удержать, – этот третий! со своим: «Дзынь-нь!» Ухватившись за стол (вот он их видит, а я нет), – впервые озаботился невидимым.
– Вот, ты их видишь…
Какая-то невидимая сила в районе солнечного сплетения начала выдавливать из области живота соленые огурцы. Расталкивая предметы, натыкаясь на стены, страдая от морской болезни, я ринулся в гальюн.
– Чи-чи-чи… не разбуди жену!
Сорок два, возраст змеи, энергия на нуле, возникает идиотская мысль, что это задание давалось тебе под личную ответственность, а ты все просрал; пакет под грифом «Совершенно секретно» утерян, и ты понятия не имеешь, когда и где? По-хорошему, конечно, надо бы его подменить, накопленный опыт подскажет – как, но ты представить не можешь – чем? что в нем находилось? Ты заглядываешь в рюмку, в глаза жены, гладишь сына по голове и думаешь – где же я совершил ошибку? Сорок два – мертвый для мужчины возраст. Вот и приходят с другой стороны успокаивать: Все правильно, все по графику! А по графику, – электричка из Никополя отправляется за пять минут до прибытия запорожской. И ты кантуешься в зале ожидания: затекла спина, отсидел задницу на деревянной скамье, не приспособленной для длительного сидения, но и курить на перроне больше нет сил – тошнит. И ты, такой хрустальный, с надписью «Не кантовать!», с выцветшей надписью на застиранной футболке кантуешься в зале, ожидая электричку на Кривой Рог.