Город Виолетта знала плохо, водила еще хуже, к дому мы прибыли сквозь тернии, но дом заново впечатлил всех.
В комнате, которую Васька припасла для меня, все сияло крахмальным светом, как в раю: недвусмысленных размеров кровать, необъятное зеркало и золоченый иконостас в углу. Солидный Господь для солидных господ. (Привет В. О. Пелевину!)
– Ох, Вась, а чего тут так много Боженьки? Мне перед ним даже переодеваться неудобно.
– Привыкай. Тут в каждой комнате так духоподъемно. И даже в бильярдной. Хозяин, как ты понимаешь, грешил без меры. Еще скажи спасибо, что иконы, а не лица невинно убиенных и ограбленных. И мальчики кровавые в глазах... Бог с ними, Дашка, побежали лучше смотреть камин с инкрустацией!
– В виде лика Божьего? – мрачно ухмыльнулась я.
– Не богохульствуй.
Камин тихо сиял – судя по всему, в доме было кому разжечь камин, позаботиться о туалетной бумаге и даже выстирать носочки усталым политтехнологам. Он был великолепен, как Лувр, как Шанхай, как лосось-гриль под мятным соусом. Мы зарылись пузиками в ковер и смотрели на огонь. Васькина кожа казалась темно-персиковой от огня, а глаза были цвета вишневого варенья.
– Ты думаешь о том же, о чем и я?
– О чем? – вяло уточнила Василиса.
– В каких словах обрисовать электорату радужные дали. Как дать им понять, что Петров любит их безмерно и придет, как добрый царь-батюшка.
– Ага... только я совершенно об этом не думала. Я думала – интересно, сколько лет Перцелю?
– Тридцать семь? Тридцать четыре? Тридцать пять?
– Баба ягодка опять...
– Он заказчик.
– Но ведь не кандидат.
– Еще не хватало – соблазнить будущего президента России!
– А что, – мечтательно потянулась Вася, – это было бы... роскошно.
У нас есть один-единственный нравственный принцип – не заводить романов с заказчиками и кандидатами. Юной женщине немыслимо сложно иметь достойную репутацию в политическом закулисье, а о какой репутации можно говорить, если за тобой тянется амурный шлейф?
Страшно сказать, когда я была почти ребенком и организовывала встречи с народом для своего первого в жизни кандидата в Облдуму, меня несколько раз настойчиво просили надеть юбку подлиннее. По мере того, как обретались длинные юбки, опыт и репутация, наш с Васькой нравственный принцип стал накрепко въевшимся атавизмом – вроде детской привычки не наступать на собачьи какашки и трещины в асфальте.