– Давайте рассказывайте мне свои приключения.
«Я что тебе, сказителем нанялся, гундосый козел?» – подумал я, но не сказал, так как на кушетке, хоть раньше я и думал, что беседы с психиатром проходят исключительно конфиденциально, сидела мама, и мне пришлось как-то выкручиваться.
– Видите ли, у меня умерла тетушка.
– Что вы, совсем-совсем? – спрашивает доктор взволнованно и озадаченно. Короче, уже тут я понял, что ему самому диагноз пора устанавливать.
– Под лед провалилась на глазах у нашего мальчика, – подсказывает мама сзади. – Сестра моя младшая.
– Замечательно, – говорит доктор и чмокает ртом над бумажками. – Что же поделаешь? Психологическая травма. А как себя сейчас чувствуете? Что-нибудь беспокоит?
– В смысле? – спрашиваю.
– Ну, вообще, что-нибудь беспокоит?
– Здоровье родителей, – говорю.
– Восхитительно. А что конкретно вас беспокоит в здоровье родителей?
– Ну, чтобы не болели. Жили долго. Чтобы наших с Лизкой детей увидели.
– А что у вас с Лизкой? – внезапно оживился доктор.
– Ничего, – отзываюсь, уже подергиваясь от смеха. – Это сестра моя младшая. – Что болтать-то, давайте я вам лучше принесу свои психоанализы. Как вам угодно, в коробочке или в баночке?
– Остряк, остряк, – цокнув зубом, заключил доктор и начал что-то искать в своих папочках.
– Знаете, доктор, – вмешивается мама взволнованным кротким голосом, – мы несколько недель назад застали нашего мальчика в одной кровати с покойной девочкой. А потом они еще баловались презервативами. Это тоже могло каким-то образом оставить след на его психике?
Доктор еще более оживляется, а я уже тихо покатываюсь. Не хочу, а хихикаю.
– Значит, выходит, – крайне озабоченно сдвинув косматые брови, говорит доктор, – тут целый букет. М-да. И были ли у вас какие-нибудь соития?
– Какие именно? – глухо переспрашиваю я, специально, конечно, едва сдерживая смех.
– Ну, касались ли вы ее с перевозбуждением, проявляли ли интерес к ее половым органам?
– Да, я только и делал, что думал о ее органах.
И тут я уже начинаю ржать не понарошку. Я ржу так, как ржут, когда нельзя даже улыбаться, я ржу так, как ржут, когда вокруг серьезные лица, на которых темнеет суровое осуждение. Я уже ржу как бешеный, как сумасшедший псих из обитой войлоком комнаты. Глаза у меня наполнены слезами, и я боюсь, что, если через минуту наваждение не кончится, я либо задохнусь, либо все обратится в рыдание, и тогда меня точно запрут с психами.