– Не сказки ль это? – почти с отчаянием воскликнул Ивашка. – Я слышал множество небывальщин и прочие россказни на зуб пробовал… Все пустое!
– Поверить тотчас трудно, – согласился граф. – Я много лет корпел над книгами отреченными, всяческими календарями и даже свой издал. Гадания народные изучал, тайные магические ритуалы, астрономией увлекался, положением звезд и светил… Но и на йоту не приблизился к разгадке, что будет в следующий миг. И при сем веры не утратил. Должен быть подобный календарь! У югагиров и название ему есть – Колодар.
– Уволь, Яков Вилимович, но как возможно изведать, чему быть суждено?
– А ты спроси югагира!
– Нет, прежде тебя спрошу, – вспомнил Ивашка. – Давненько уж мыслил тебя попытать, Яков Вилимович, как человека ученого. Да ты ранее-то не допускал к себе эдак близко…
– Спрашивай, Иван Арсентьевич, – позволил граф.
– На что Петру Алексеевичу был нужен свинкс?
Брюс на минуту задумался, ибо сего вопроса не ожидал.
– Должно быть, чтоб Россию возвеличить.
– Как же возможно возвеличить ее неким изваянием каменным?
– Изваяние-то велико было бы, – предположил граф, – и зримо издалёка. Да и сотворить его способно только государям великим, дабы прочих изумить.
Головин тоскливо на него взглянул:
– Не верится мне в сие… Не в величине суть. Горы вон в тридесять выше, да что?
– Сфинкс-то рукотворен!
– Ты мне скажи, Яков Вилимович, а на что египтяны его поставили? По блажи своей, чтоб других изумлять? Опять не верится… Когда я камень пригнал от шведов, в книгах читать принялся, а нигде не писано, на что. Они в старине глубокой свинкса воздвигли по какой-то нужде великой, не иначе. А то стали бы столь громадный камень волочь да тесать! И образом-то человек, а телом – зверь лютый, суть лев… Сказать, столь глупы были, тоже нельзя: от глупости люди рушат, а не сотворяют. Мы же ныне живем и не ведаем, на что?..
Сказал так Ивашка и вдруг узрел, что Брюс встрепенулся и уставился куда-то мимо, за его спину, и в глазах на миг возник испуг, чего не бывало да и быть не могло у самоуверенного генерал-фельдцейхмейстера. Почудилось, даже привстать хотел, как если бы сейчас сюда вошел император, единственный человек, перед которым он вставал.
Капитан помимо воли оглянулся…
В сводчатом проеме двери стоял тот самый детина, коему было позволено почивать на хозяйской кровати. Всклокоченный со сна, в вольной длиннополой рубахе и освещенный тусклой свечою, он напоминал привидение, роняющее зыбкую тень.