Нежило шмыгнув носом, потом вытер под
ним рукавом.
– Того татарина, как его там, Ахмеда,
ты еще видел?
– Так, паночку, видав ту стару падлюку
ще раз. Кто-то воякив його милости пана Должинского по татарской
башке шестопером вдарив, силы не жалеючи, но впизнати можно было. У
Узун-Ахмеда, собаки, на груди такой малюнок був, вот я и признав
його. Добрый удар був, шлем в татарскую бритую башку ажно вдавився.
Дай, Боже, тому невидомому лыцарю за це довгого вику та тей ж силы
в руце до старости, що прибив таку тварюку содомську!
Помолчали.
– Интересно, татары по дороге пленных
кормят? – вслух задумчиво сказал Паштет.
– Нас, паночку, нет, но слышал я, что
татары дают полоненным конину з пид седла.
– Что означает – из-под седла, что ли?
– переспросил попаданец.
– Сыру конину, пане, нарезают пластами
и кладут под седло. Татарин на коне скачет, конский пот мясо
пропитывает, вот цим татары на походи соби годують. Вони говорят,
що це йижа для справжних чоловикив.
– Ну, татары, да еще на походе – это
еще ладно, но нетатарину такое есть…
– Ой, паночку, так разве они что-то
другое дадут?! Либо сыроядцем будешь, либо ничого, до Крыму не
дойдешь, волки твои кости по яругам растаскают. И так не все до
Перекопу доходят, да и в Крыму що доброго вони побачат…
– Да, на галерах ничего хорошего быть
не может, гребешь, пока жив, а потом тебя рыбам на корм выкинут,
когда уже грести не сможешь.
– Да, паночку, а ще говорять, что их в
магометову веру насильно обращають. То, мабудь, таке, що краще до
Крыму помереть в степу, ниж душу продати та навик в аду палати, на
негасимом вогнищи…
Паштет понял его не сразу, но потом до
него дошло, что Нежило считает: стать мусульманином – это хуже
смерти. Умом-то Павел понимал, почему так, но для него это было
совсем не по нему. В его время так могли сказать только некоторые
сектанты. Ну, так Паштет их воспринимал, хотя, возможно, это были
не сектанты, а приверженцы всяких там протестантских церквей – все
равно Паше их названия ни о чем не говорили. Может, в эту церковь в
Штатах миллионы ходят, а, может, и горстка. Более привычные ему
православные так фанатично свою веру не воспринимали. С Пашиной
точки зрения, только эти сектантыи
могли так оценитьизмену своей
вере, как то, после чего и жить не стоит. Это было каким-то
непривычным ощущением.