Страшно в студёной землице любимому,
Холодом тело свело.
Как же мне хочется полететь к милому,
Рядышком лечь под крыло.
Не оставляй меня, суженый-ряженый,
Дан был зарок на века.
Самой судьбой мне в мужья был наряженный,
Не разведёт нас злодейка-река. – скорбный шёпот становился всё тише, а девушка проваливалась в крепкий сон всё глубже, зажимая в кулаке символ их вечной любви.
Тихонько скрипнула и приоткрылась дверь в тёмную спаленку, и суровая мать в который раз горестно вздохнула.
Сама того не ведая, ступила Настасья на тонкую грань. Стоит она посреди сельского кладбища, а от могил руки к ней тянутся:
– Меня!
– Нет, меня!
– Выбери меня! – пальцы корявые, гнилые, иссохшие, покрытые клочьями истлевшей плоти, царапают воздух перед самым лицом, норовя ухватить желанную добычу… А она всё на месте кружится, будто бы выбирает.
– Сюда, Настенька! – такой нежный знакомый голос в душу закрадывается, сердце ладошками греет. Вздрагивает девушка, птичкой среди холмиков носится, суженого окликает.
– Где же ты, милый? – радуется не нарадуется девка.– Жив, жив сокол мой ясный, обманули меня, обвели вокруг пальца, пустым гроб закопали!
Бежит, спотыкается Настя, через могилки перепрыгивает, за кресты ночной сорочкой цепляется, от рук гнилостных уворачивается.
– Где же, Андрейка! – кричит, сердце в ушах громом бухает.
– Мне!
– Меня! – вопят покойники, из землицы сырой выползают, хватают за голые ноги, не пускают к любимому. Вырывается девка, безжалостно топчет гнилые останки, вперед рвется на голос, на зов!
– Вот он я, милая! – стоит Андрей, с места не сходит, руки тянет к ней, ловит в объятия холодные! – Сама ты пришла, по своей воле?
– По своей, по своей, Андрюшенька! – гладит щёки родные Настасьюшка, чуб вихрастый ерошит ладошками. – Жив, соколик мой, жив! – прижимается к телу холодному, а в руке жжёт колечко заветное.
– Ты готова, родная? Не передумала?