«О, эта подлая профессия», – мысленно простонал Пафнутьев, гладя короткие светлые волосы красавицы, от которых шел тревожный запах полыни и еще каких-то душных и сумасшедших трав – этот запах он помнил, оказывается, много лет, с тех пор, как далеким летом довелось провести ему месяц на Арабатской стрелке под знойным бездонным небом, на хрустящем ракушечнике, у зеленого Азовского моря...
Оказывается, помнил, помнил хмырюга старый.
И при этом в мыслях, о подлая работа! При этом в мыслях он ерничал и усмехался наивным и беспомощным словам девчушки, удары сердца которой чувствовал собственной грудью, и грудь ее тоже чувствовал. «Надо же, как удачно она расположилась на мне», – мелькнула мыслишка настолько гадкая и мелкая, что Пафнутьев ужаснулся своему падению и устыдился, устыдился.
Девушка неожиданно резко отстранилась от него и, не убирая рук с плеч, в упор посмотрела на Пафнутьева заплаканными глазами.
– Обещайте мне... Вы возьмете убийцу!
– Конечно, обещаю, – Пафнутьев с трудом покинул раскаленный на солнце ракушечник Арабатской стрелки, со стоном бросил последний взгляд на медленные, зеленые волны Азовского моря и вернулся в этот, уже опостылевший ему, недостроенный объячевский замок. – Я с удовольствием задержу его, – сказал он несколько бестолково, но тут же исправился, задав вопрос и своевременный, и важный: – Но кто он?
– Не знаю. – Света отошла от Пафнутьева и присела на свой громадный диван. – Не знаю.
– А его жена... Что это за человек?
– Стерва.
– В каком смысле?
– Во всех. Откуда на нее ни глянь, куда в нее ни загляни – одна сплошная стерва.
– Сурово вы о ней...
– Если бы вы знали, если бы вы знали, как Костя ее ненавидел, как она его ненавидела! – Света вскочила с дивана, подбежала к Пафнутьеву и опять замерла у него на груди, – видимо, была у нее такая привычка.
«Если не отработанный прием, – подумал Пафнутьев и снова устыдился. – Да, Паша, привык ты общаться с людьми, у которых другие манеры, осторожные, расчетливые и сухие. И вот столкнулся с другим человеком, и все в тебе топорщится от подозрительности и опаски. А чего ты, Паша, опасаешься? Скажи, наконец, сам себе – чего ты опасаешься? Что может сделать с тобой этот ребенок, искренний и наивный, доверчивый и несчастный? Стыдно, Паша, стыдно».
– А за что она его ненавидела? За что он ее ненавидел?