В годовщину ее смерти я заказывала молебен в костеле, а потом,
под вечер, приходила на кладбище с цветами и молча клала их у ног
статуи. Мой букет не был единственным: из года в год в один и тот
же день кто-то с маниакальным упорством приносил на могилу Алиции
охапку белоснежных роз.
Но в этом году роз не было… «Чтож, – подумала я, опустив рядом с
памятником свой букет. – Все начинается, все заканчивается».
Наверно, этот странный человек больше не придет, и я никогда не
узнаю, кем он был и зачем он приносил цветы. Жаль. У нас было
что-то с ним общее, я это чувствовала.
Но в этот день я не хотела думать ни о ком, кроме своей семьи.
Они все там, а я тут. Одна.
Вновь наполнились слезами глаза и, смахнув ненужную влагу, я
тихо одернула саму себя:
– Не гневи Бога, душа моя. У тебя есть друзья. Есть Магистрат.
Чего еще ты хочешь?
Поднявшись, я направилась по заросшим дорожкам прочь с кладбища.
Где-то вдалеке гудел мерный голос экскурсовода, щелкали объективами
туристы, доносился тихий смех. Это кладбище слишком старое, чтобы
хранить чужую боль… но мою – еще хранит.
За окном было серо и невзрачно. Небо плакало крупными, теплыми
слезами, закрываясь занавесом тяжелых туч. Несмотря на белый день и
середину лета, оказалось холодно, сумрачно и пришлось-таки, хотя я
этого страшно не любила, закрыть окна, зажечь свет и надеть свитер,
молясь о тепле и уюте.
Я вновь зависла в работе, стараясь забыться, и даже не заметила,
как миновала холодная, промозглая ночь.
О приходе утра возвестил потрясший замок вой. Впрочем, вполне
ожидаемо. Со вздохом взяв со стола приготовленный пузырек, я сунула
его в карман джинсов и быстрым шагом направилась на кухню: туда,
где рвала и метала только что проснувшаяся после последней, жаркой
ночи Маман.
– Его нет, нет! – кричала она. – Машка, где он?
«Машка» бросила в мою сторону острый взгляд, явно не зная, что
сказать и что делать. Я тоже знала не совсем. Вернее знала, но не
знала – поступаю ли правильно. Уже много лет творя всевозможные
зелья я, по сути, впервые сама воспользовалась своим творением,
выплеснув незаметно содержимое пузырька в стакан с коньяком.
– Пей! – протянула я стакан Маман. – Будет лучше.
– Не хочу лучше! – закричала Маман. – Хочу вампира…
Хотя фраза была по-детски смешной, но смешно не было никому: по
веснушчатым щекам Маман катились крупные слезы, во взгляде застыла
тяжелая тоска, похожая на безумие. Призрак тихонько поблескивал в
темном углу, Пу смотрела на мать глазами испуганного щенка, а Маша
так судорожно сжала в пальцах карандаш, что тот хрустнул,
развалившись на две половинки.