Можно не сомневаться, что Чагин действовал в 1937–1938 годах не просто по собственному злому умыслу: он был или осведомителем, или тайным (секретным) сотрудником НКВД в Военно-политической академии и писал доносы по заданию начальства. У Сталина были свои счеты с военными комиссарами, и в 1937–1938 годах почти всю Академию разгромили. Но возвращавшиеся командиры и комиссары не знали всех пружин террора, уже не только нарком Ежов, но и большая часть его сотрудников были уничтожены. По заявлениям вернувшихся в строй военных Чагин был разоблачен как доносчик и исключен из партии. С первых дней войны он пошел работать на Балтийский флот, здесь он вернул партийный билет и должность политработника. Может быть, именно поэтому он так редко появлялся в ЛГУ, предпочитая работать в других вузах, где его мало знали. У меня этот человек вызывал презрение, но не ненависть или жажду мести.
Появлялся иногда на факультете и Пручанский, который провел у нас несколько занятий, заменяя заболевших преподавателей. Этот человек постоянно работал в каком-то физкультурном институте или техникуме. Он производил впечатление забитого и совершенно опустившегося человека.
О Васюкове мне сказали только, что он сам арестован в 1938 или 1939 году и бесследно исчез. Лишь много позднее я узнал, что Васюков расстрелян в годы террора как «враг народа». Может быть, он давал показания о моем отце уже под пытками на следствии?
В 1950 году Чагина неожиданно сняли с заведования кафедрой нашего факультета – как не обеспечившего должного руководства научной работой кафедры. Это были уже времена «ленинградского дела», когда в городе шли массовые увольнения и репрессии.
Я закончил философский факультет ЛГУ в 1951 году с отличием, но не получил направления на работу. Детям «врагов народа» не могли доверить работу в вузах, их не допускали к экзаменам в аспирантуру. Мне предлагали работу учителя в Ленинграде, но я предпочел уехать из этого города, где в 1951 году было страшно жить и работать. Я обратился в Министерство просвещения и вскоре устроился учителем истории в одну из школ в рабочем поселке на Среднем Урале.
В 1954 году вскоре после сообщения о суде над Берией, мама, брат и я снова подали в Верховный суд СССР заявление о пересмотре дела Александра Романовича Медведева, уже посмертно. Реабилитации проводились тогда еще с трудом, назначалось переследствие с вызовом бывших сослуживцев, а иногда и доносчиков. Каждый месяц я, как единственный москвич из всей нашей семьи, ходил на улицу Кирова в Приемную Военной коллегии Верховного суда СССР, чтобы узнать о ходе следствия. Два года продолжались эти визиты, а решения все не было. Однако после ХХ съезда КПСС машина правосудия заработала быстрее. В сентябре 1956 года мне была выдана справка о решении Военной коллегии Верховного суда от 1 сентября 1956 года, согласно которому «дело Медведева Александра Романовича» прекращено «за отсутствием состава преступления».