Тут, однако, уединенное его пребывание, как и ход неутешительных мыслей, было прервано. Впрочем, сам же велел: в девять утра как штык, что бы ни случилось. Вот Альгвасилов и явился, не самый важный, но любимый его референт, хороший парнишка, преданный ему, как фанатичный индус колеснице Джаггернаута.
То да се. И нежданно – вроде как заминка в расписании. Ермолов вопросительно поднял бровь.
– Отец Тимофей очень просит принять, – осторожно поведал Альгвасилов и немного зацвел румянцем на свежих щеках.
Это было действительно необычно. Духовник не духовник, а скорее давний друг сердечный, каких наживают в невзгодах – вроде и ничем не примечательный приходской протоиерей, теперь по его воле – официальный исповедник президента. И ведь не возгордился. Только издергали беднягу отца Тимофея всего: попроси того да попроси этого, – а он и отказать не может, и к Ермолову не пойдет с челобитной ни за что, скорее язык свой проглотит. Вот он и приказал стороной дознаваться о печалях отца Тимофея, в миру Петра Лукьяновича Оберегова, и жить мешающим просителям наступать на хитрый хвост. И ведь он, Ермолов, для отца Тимофея до сих пор не столько Ермолов, а щуплый паренек с нотной папкой в руках, которого некогда местный хулиган Петька Оберегов запретил трогать во дворе, а после сам за руку и отвел в боксерскую секцию. И объяснил на русском народном, каким лучше владел, – пианино, оно конечно хорошо, но его с собой не вынесешь и по морде им не треснешь, то ли дело кулаки. И велел – без разряда ему на глаза не попадаться, выдерет. Дома мальчика Вову, конечно, ожидало тогда бурно-интеллигентное объяснение с обоими родителями, но все же перчатки ему были куплены, равно как и миниатюрная груша. Определен он был, хрупкий и доходяжный, в наилегчайший вес. Но с возрастом даже дорос до полулегкого, а спустя несколько лет, путем недетских страданий и долгих, муторных усилий, предъявил Петьке, только что вернувшемуся с армейской пограничной службы, не то что разряд, а всамделишную медаль за первое место на областных соревнованиях среди юниоров. С тех пор так и повелось, что за все свои первые в жизни места и за гремучие неудачи, каких тоже выпало немало, Ермолов как бы отчитывался. Нет, не перед рукоположенным отцом Тимофеем, а именно перед тем самым хулиганистым Петькой, некогда так нахально вторгшимся в его детское существование.