Толпа весь день ликовала на улицах и площадях, выкрикивались революционные лозунги, люди целовались от радости, обнимали друг друга, и казалось – вот как просто совершается революция.
О петроградских событиях я узнал немного раньше от Коли Хрущева, потому что его дядя, А. Г. Хрущев, был из кадетских кругов и сам состоял во Временном правительстве товарищем министра финансов. После Великой Октябрьской революции он работал как финансовый деятель, его подпись даже стояла на первых советских червонцах.
Коля был страшно горд своим положением и в гимназии у нас считался чуть ли не членом Временного правительства. По крайней мере, он стал ходить только в Большой театр, где имелась правительственная ложа, отказываясь по контрамаркам или по дешевым билетам посещать со мной какие-либо другие театры.
Как я уже говорил, мы в гимназии были далеки от политики, но Февральская революция встряхнула нас, и в гимназии также начали бурлить политические страсти. Насколько мне помнится, во всей гимназии было два-три большевика или сочувствующих большевикам, которые участвовали в демонстрации третьего июля и на которых в нашей буржуазно-интеллигентской гимназии смотрели в то время чуть ли не как на изменников родины.
Взгляды эсеров считались у нас самыми крайними. Большинство же гимназистов «поспокойней и поприличней» «болели», по нынешней футбольной терминологии, за кадетов.
Несмотря на то что мы, по словам нашего директора Флерова, были «детьми интеллигентных родителей», политически мы были безграмотны. Большинству из нас никто, хотя бы в общих чертах, не рассказал о сути марксизма. О марксизме, кроме самого слова, мы понятия не имели. Большевистские идеи понимались крайне просто: отнимается у всех всякая собственность, распределяется между всеми людьми; все люди становятся равными во всем и везде получают поначалу одинаковое жалованье, а в дальнейшем одинаковое довольствие и одежду, так как деньги будут отменены.
Но надо сказать, что хотя я и был вовлечен вместе со всеми в круговорот политических событий, я даже в то лето, с митингами у памятника Скобелеву, со всеми опорами о политических вопросах, мимо которых нельзя было пройти, мало интересовался сутью происходящего. Я был занят больше личными интересами.
Бездумный, веселый, озорной, беспредельный темперамент юности, вырывающейся на дорогу жизни, владел мною. И я уже всецело устремлялся на театральную дорогу.