«Стихи Пушкина» и «Мысли разных лиц, без подписи».
Так поняли дело и Фон-Фок, и Бенкендорф, почему и не стали отправлять к императору всю статью: если автор «мыслей» не Пушкин, то он не подлежит высочайшей цензуре.
Сомов знает автора: он слегка редактирует статью, и почерк Пушкина, хоть и каллиграфический, ему небезызвестен. Он знает и тот фрагмент «Мыслей», который печатать в «Цветах» нельзя: похвалу идиллиям Дельвига; ему ведомы закулисные редакционные секреты.
Он – уже «человек Дельвига», доверенное лицо во всем вплоть до рискованных маневров с цензурой.
В «Отрывках из мыслей.» – фрагмент из уничтоженных пушкинских записок о Карамзине – не Карамзине-верноподданном, но о Карамзине – писателе, ученом, «честном человеке» в глубоком общественном смысле. Это Карамзин – символ независимости социального поведения, проходящий равнодушно мимо критики, мимо почестей и чинов, мимо двора и суждений публики. Пушкин берет его под защиту; он напоминает о его критиках – «умном и пылком» «Н.» – Никите Муравьеве, о Михаиле Орлове; в доцензурном тексте он вспоминает и о себе самом. Он глухо упоминает об ограничениях, какие налагало на историка самодержавное государство.
Пушкин думает и о самом себе – нынешнем; силою обстоятельств он, Жуковский, Вяземский должны занять теперь пустующее место Карамзина.
«Предстатели за русскую грамоту у трона безграмотного», – говорил Вяземский.
За русскую грамоту, за русскую культуру, за русскую мысль. И за осужденных «братьев и товарищей».
Тени декабристов поднимаются со страниц альманаха Дельвига.
В прошлой книжке – Пущин, Кюхельбекер, лицейские. Теперь – Муравьев, Орлов, Рылеев. И Николай Тургенев, чье неназванное имя угадывалось посвященными в мятежных строчках «Моря» Вяземского.
Здесь нет пропаганды их деяния; она невозможна, самоубийственна, и сама история склонила чашу весов в пользу правительства. В «Отрывках.» Пушкин с неодобрением говорит о тайных обществах. Но жизнь этих людей, их судьба, их мысль уже неотделима от оставшихся – тех, кто составляет сейчас дельвиговский альманах.
Все было живо – живо до такой степени, что даже начатые за несколько лет споры требовали продолжения. Споры были не с людьми, а с идеями, которые оставались, переживая людей.
В 1825 году Пушкин защищал Жуковского от Бестужева, ссылаясь на историческое значение его творчества. Идея исторической преемственности, национальной культурной традиции, составляющей основу «просвещения», – вот что было важно для него теперь. Жуковский был частью этой традиции, так же, как Карамзин. Это следовало показать публике, внушив ей уважение к собственному прошлому, к «славе предков», – прежде чем допускать ее колебать треножник.