Грек, женившийся и поселившийся в Скифии, коротко и ясно описал Приску быт народа во время Аттилы: «Здесь каждый владеет спокойно тем, что у него есть, и никому не придет в голову притеснять ближнего».
Правдивый Приск не утаил коварного поступка Феодосия, который хотел, чрез своего евнуха Хрисафия, подкупить приближенного к Аттиле вельможу, чтоб он извел своего государя. Приск не утаил даже слов Аттилы, которые он поручил сказать императору: «Феодосий высок по породе своей, знаменит по происхождению; Аттила не менее высок и знаменит по своему роду; но Аттила, наследовав монархию от отца своего, вполне сохранил достоинство; а Феодосий потерял это наследственное достоинство, не только потому, что согласясь платить дань Аттиле, соделался его рабом; но еще более потому, что как раб неверный и злой, задумал строить ковы господину своему, поставленному над ним небом и судьбой».
Подобные черты величия дали бы право и дикарю-монголу встать наряду с великими просвещенных стран; но г. Венелин, первый, обличив искажение преданий, сказал, что Аттила был царь руссов, а не нойон калмыцкий; и, следовательно, большая разница смотреть на него, как на необъятный метеор, или как на величественную комету, которой путь может быть вычислен и определен, и которой явление может рано или поздно повториться для Европы.
Что Аттила имел своих историков в современных ему гавлярах, воспевавших подвиги славных князей и его собственную славу, то это несомненно из посольских книг Приска; но не века и не перевороты в судьбах лишили русский народ памяти о славе прошедшей: он сам стер ее, когда христианская религия, водворенная «Красным Солнцем»[7] России, отнесла и земную славу к славе Единого. И нигде в устах певцов славы не заменилась так добровольно витязная песнь песнею духовной.
Это составляет главную причину, что из времен язычества славян и руссов сохранилось только то, что по отношениям или случайно, вошло в предание соседних народов. Но у всех исконных дипломатических друзей правда не сходила с языка. Г. Тьерри сознается, что «если б Аттила попал под перо Данте, то певец Ада возвел бы ужасное величие его до размеров страшных для воображения»; особенно пользуясь произведениями кисти и пера художников Италии: «Questo Attile flagellum Dei, avea la testa calva, e gli orecchi a modo di cane».