– Тоже виски. Эти два господина из нашего посольства. Сообщили, что послезавтра мы сможем лететь в Лубанго. Спецрейсом, на грузовом самолете. Билетов не надо. Мы внесены в бортовые списки.
– Отлично, Виктор! Сэкономим на выпивку!
Пока булькала трехгранная бутылка в руках бармена и звякали о стекло кусочки льда, Белосельцев положил на стойку коробку. Протянул Маквиллену пинцет и линзу.
– Хочу тебе сделать подарок, Ричард. Бабочки, которых я поймал в Сибири, на Алтае и на Кавказе. Уверен, они украсят твою коллекцию.
Маквиллен радостно, жадно воззрился на коробку. Бережно, как открывают ларец с драгоценностями, приподнял крышку. В маленьких треугольных конвертиках, напоминавших крохотные письма с фронта, лежали бабочки. Слабо просвечивали орнаментами сквозь полупрозрачную бумагу, словно огоньки в китайских фонариках.
– Боже мой, Виктор, какое богатство!
Лицо Маквиллена, только что напоминавшее маску, созданную из тончайших металлических сплавов, осветилось наивной детской радостью. Казалось беззащитным, искренним, восхищенным. Он взял пинцет, бережно, играя белым лучиком света, раскрыл треугольник. Парусник, песчано-желтый, полосатый, как зебра, с лилово-черными метинами, покоился на треугольном ложе, поджав к брюшку сухие белесые ножки, скрутив спираль хоботка. Хрупкие усики завершались черными утолщениями. Шпоры на задних крыльях, соприкоснувшись с влажным воздухом, слегка отогнулись, дрожали от дыхания Маквиллена.
– Где ты ее поймал?.. Кавказ… Дагестан… Какая красота, Виктор!..
Бабочка была из университетского собрания, любезно предоставленная профессором энтомологии. Но в домашней коллекции Белосельцева был парусник, пойманный им на горячем склоне горы. Козьими скачками, рискуя сорваться, он мчался, пронося сачок сквозь синий солнечный ветер. Парусник, застывая на мгновение в потоке, попадая в сачок, казался крохотным фрегатом, парящим на фоне голубого хребта бело-розового, как облако, ледника. Счастливый ловец, он прижимал к земле кисею с беззвучно трепещущей бабочкой, чудом удержавшись на краю обрыва.
– А эта? – Маквиллен поддевал пинцетом край бумажного треугольного саркофага, открывая бабочку. – Да это просто икона!.. Русская икона!.. Саяны… Тува… – читал он сквозь линзу крохотную, бисером исписанную этикетку.
Аполлон, прозрачный, словно пергамент, с темными крапинами, в которых вдруг возникало оранжевое пятно, казался нарисованным первобытной кистью. Линии, овалы, штрихи, лимонно-красная капля, – художник был молод, наивен, исполнен неутомимого творчества. Без устали рисовал и раскрашивал горы, озера и реки, рыб, животных и птиц, плоды и соцветия. Нарисовал мужчину и женщину, радугу, небесные звезды. Когда ангел сотворил бабочку по образу своему и подобию и поднес к Творцу, тот радостно, быстро, краской, которой только что рисовал женские темные брови, изумленный оранжевый глаз, нанес на крылья несколько смуглых линий, уронил на крыло солнечную горячую каплю.