Кристиан покраснел. Казалось, он готов был взорваться, но вмешалась Эжени.
– Хорошо, мы согласны, – устало проговорила она. – Не надо ссориться.
– Какая разница, – проскрипел Гюстав, – если мама умерла.
– А похороны? – взвизгнула Надин Коломбье. – Как же… мы же в открытом море! Кругом вода!
Адвокат серьезно и печально посмотрел на нее.
– Согласно морскому уставу, – сказал он, – умершего в море в нем и хоронят. Тут мы ничего не сможем поделать.
Гюстав затрясся всем телом.
– И все из-за этого проклятого шампанского! – простонал он. – Все из-за него!
* * *
Из дневника Амалии Тамариной.
«22 ноября. Первый день плавания. Нашего друга на борту нет. Остановка в Шербуре. Встретила дальнего родственника. C’est charmant[15]. Обед в большом салоне. Я – в сиреневом платье. Одна из пассажирок – мадам Эрмелин – умерла, случайно поперхнувшись шампанским. Печальное начало путешествия. Что-то будет завтра?»
Глава седьмая,
в которой Амалия оступается, что имеет весьма неожиданные последствия
День 23 ноября был на редкость печальным днем.
Из-за происшедшего накануне печального события пассажиры первого класса чувствовали себя неуютно. Как-то разом потускнела позолота салонов, притихли оживленные разговоры, умолк задорный смех круглолицей Эжени Армантель. Дело было даже не в мадам Эрмелин, которую большинство пассажиров едва знало, – дело было в той невидимой и незваной гостье с косой, неожиданно явившейся и выхватившей из их круга женщину, которая еще вчера беседовала с попутчиками, носила бриллианты, смотрелась в зеркало и, казалось, принадлежала к тем счастливцам, что умирают в своей постели лишь в глубокой старости. Но хватило одного-единственного глотка шампанского, попавшего не в то горло, чтобы бриллианты раз и навсегда потеряли для нее прежнее значение. Она стала всего лишь жалким телом, обреченным на распад и исчезновение, обременительным грузом, с которым не знали, что делать, и которое после долгих и мучительных переговоров поместили в пустующий ледник, где, по иронии судьбы, прежде хранились бутылки шампанского. Те же, кто остался в живых, внезапно поняли, что блеск всех драгоценностей в мире ничто по сравнению с блеском жизни, и еще – что все мертвые до ужаса похожи друг на друга. И еще они поняли, что тоже смертны, и эта мысль наполнила их невыразимой тоской.