Эх, увидеть бы снегиря ещё разок, живого, на яблоневой веточке!
В кафе вошла старушка маленького роста; старая шапка-боярка под серым пуховым платком, довоенное пальто, какое-то всё истлевшее, большая брошь загадочно мерцала под подбородком… Старушка была похожа на волшебницу из сказки – не добрую, не злую, а так, среднюю, отошедшую от всех сказочных дел на пенсию… Брови подвела светло-коричневым карандашом, очень по-старушечьи, «мимо». В руках у неё была маленькая смешная сумочка. Французы для таких дамских сумочек придумали трудное слово – ридикюль, что в переводе как раз и означает «смешной». Пожилая особа продефилировала вдоль витрины с тортами и пирожными несколько раз, время от времени оглядываясь на дверь, столики, большие окна и воззвание на заборе к культурной торговле… Потом встала на цыпочки и поманила пальцем продавщицу:
– Леночка, а Бирюсинка есть?
– Есть, Надежда Платоновна, две больших осталось.
– А Киевский?
– И Киевский, с кешью, вчерашний.
– И Прага есть?
– Прага маленькая, тоже вчерашняя.
– Леночка, мне три Наполеончика завяжите, пожалуйста, как обычно.
– Хорошо, Надежда Платоновна, будет сделано.
– Леночка, а четыре можно?
– Да хоть пять! Донесёте?
Я улыбалась, удобно облокотившись на свой столик, положив щёку на багетики в пакетах. «Опять старушка! Опять фанатка тортиков! Но ЭТА от такого количества Наполеонов точно к утру разложиться рискует. Не может быть, чтобы всю эту стопку она брала исключительно для себя. Предложить, что ли, свою помощь?» – думала я, наслаждаясь сценой. «Наверное, у неё большая семья: десять детей и пятнадцать внуков. Всех надо угостить! А почему, интересно, никто из домочадцев не поможет? Нет, мне надо её проводить, а то ещё завалится где-нибудь по дороге и не дойдут Наполеоны до своего основного потребителя. Моя электричка – не последняя.»
Пенсионерка аккуратно сложила прозрачные коробочки с пышными тортами в большой чёрный пакет и вышла из кафе. Я, с таким же пакетом, набитым эклерами и ржаным хлебом, последовала за ней.
– Извините, а у Вас нет родственницы в Москве на улице Гиляровского? – громко спросила я, надеясь завязать разговор.
Старушка только ускорила шаг.
– Давайте я помогу! – попыталась я ещё раз.
Женщина обернулась. Близкое загадочное мерцание её броши поразило меня: только здесь, под вечерним салтыковским небом, в тусклом свете электрических фонарей, эта старушечья радость, будучи простой бижутерией, как мне казалось, походила на какой-то знаменитый бриллиант, Орлов, или Регент, или Великий Могол в окружении других цветных «блестяшек» так же бросавших во все стороны, с узла серого платка, свои весёлые «зайчики».