Поддавшись своему чувству, ученый поцеловал друга в седую голову, как бы прося у него прощения за несостоявшееся предательство. «Послушай, научиться тому, что делаешь ты, человеку без таланта можно?» – спросил он, внутренне озарившись появившейся неожиданно идеей.
– Если ты имеешь в виду элементарный рисунок, то легко. Но это же ничего не значит, сам понимаешь. Таких художников тысячи. Ими только заборы подпирать. Ты просто так спросил или хочешь узнать мое мнение о ком-то, у кого чешется стать художником?
– Да, о таком. Он немного странноват, но ты не обращай на это внимания. Приглядись к нему…
Друзья не виделись около года.
– Помнишь, – позвонил ученый своему другу, – мы говорили с тобой о моем знакомце, мечтающем у тебя поучиться?
– Пусть приходит, я как раз начинаю «обнаженку».
На следующий день в девятом часу в дверях мастерской художник увидел бледнолицего молодого человека, на длинных рыжеватых волосах которого красовался манерно надетый берет терракотового цвета.
– Я к Вам по рекомендации Вашего друга.
– Да-да, проходите, мы как раз начинаем.
В мастерской было светло и прохладно. В центре возвышался подиум, накрытый по диагонали охристым ковром и подогреваемый старомодным рефлектором.
– Друзья мои, вот еще один наш коллега, придется немножко потесниться.
– Максим Немов, – сдержанно представился молодой человек. Два парня и девушка, подвинули свои мольберты, давая ему место. «Светочка, явись», – позвал художник. Из-за ширмы вышла статная, склонная к полноте красавица. Легко, без тени смущения, поднялась на подиум и застыла в выбранной художником позе. Левая рука ее опиралась на бедро, в правой она держала яблоко.
– Посмотрите, как она совершенна. Ваша задача – не огорчать Свету. Рисуйте так, чтобы она могла себя узнать. А я, Апраксин Ермолай Фотиевич, строгий, вредный, имейте это в виду, постараюсь научить вас видеть натуру и сознательно изображать ее на листе. Я буду подходить к вам. Карандаши берите ТМ, не мягче. Через каждые двадцать минут пятиминутный перерыв.
Зашуршали карандаши, заприщуривались глаза… Не прошло и часа, как новый ученик, буркнув что-то непонятное, с хрустом сорвал с планшета лист ватмана, потом приколол другой. Старый художник отнесся к этой выходке с пониманием.
– У Микеланджело на роспись Сикстинской капеллы (а это больше шестисот квадратных метров) ушло двадцать шесть месяцев. Если учесть, что он изобразил около сотни, если не больше, человеческих фигур в сложнейших композициях, совсем не трудно понять, что он был гениальным рисовальщиком.