Леонора моментально становится музой и избалованным ребенком сюрреализма. «Она воплощает в себе все, что ценит это движение в женщине: молодость, красоту, живость, раскованность и воображение без границ»[5]. Но она всегда считала себя особенной – стремление к своеобразию пронизывает всю ее жизнь и творчество, – и теперь, когда ее называют чьей-то музой, только презрительно фыркает. Сближение с сюрреалистами одновременно и сковывало, и раскрепощало ее. Она была воплощением femme-enfant[6] и sorciere[7], но, с другой стороны, сюрреалисты показывали ее работы на своих главных выставках рядом с картинами швейцарки Мерет Оппенгейм, испанки Ремедиос Варо (чья дружба будет очень важна для Каррингтон впоследствии), англичанки Айлин Агар и других женщин-живописцев.
Между 1937 и 1940 годами Каррингтон жила с Эрнстом во Франции – сначала в Париже, затем в райском деревенском уголке Сен-Мартен д’Ардеш, и тогда начала писать по-французски рассказы, которые расходились в публикациях сюрреалистов. В ее произведениях удивительным образом сочетается обыденное, узнаваемое и сюрреалистическое, как в сказках, наполненных блестками реальной жизни. Вот волосатая женщина, способная поболтать с кошками, вот жалкие священники и святые, обещающие голодающим бесполезное питание и убивающие в них страсть к деньгам. А вот более практические аспекты жизни после смерти – например, скелет, радующийся, что освободился от бренной плоти, потому что теперь его больше не кусают комары. А затем разразилась Вторая мировая война, и немца Эрнста арестовали как гражданина враждебного Франции государства. Каррингтон приносила ему краски, чтобы он мог работать в тюрьме. Вскоре освобожденный, он через некоторое время был вновь задержан, но уже оккупировавшими Францию немцами, в чьем списке значился представителем «вырождающегося искусства».
Оказавшись в двадцать три года одна за границей, Каррингтон перестает есть, и ее психическое состояние становится нестабильным. Добиваясь для Эрнста визы, она едет в Испанию, где попадает в дом для душевнобольных, и там ее лечат кардиазолом, вызывающим примерно такую же реакцию, как впоследствии проводимая ей электроконвульсивная терапия. Это время порождает мучительный, беспристрастный отчет о ее недуге – рассказ «Там, внизу».