Одетта, не читавшая газет и не смотревшая телепередач о культуре, пребывала в блаженном неведении по поводу обострения ситуации, она и не представляла себе, что писатель переживает столь мрачные часы. Принаряженная, хоть и не так шикарно, как в первый раз, Одетта, подбодрив себя бокалом белого вина, которое Руди заставил ее заказать в кафе напротив, трепеща предстала перед Бальтазаром Бальзаном.
– Добрый день, вы не узнаете меня?
– Уф… да… мы… мы виделись… так-так… в прошлом году… Помогите же мне…
Одетта совсем не обиделась, она предпочитала, чтобы он оставался в неведении относительно ее нелепого появления в прошедший вторник, поэтому она пресекла его попытку.
– Да нет, я шучу. Мы никогда не встречались.
– Ну да, иначе бы я вспомнил. С кем имею честь?
– Одетта, Одетта Тульмонд.
– Как, простите?
– Тульмонд – это моя фамилия.
Бальтазар, разобрав эту комичную фамилию[2], подумал, что она смеется над ним.
– Вы шутите?
– Простите?
Осознав свой прокол, Бальтазар нашелся:
– Надо же, скажите, какая оригинальная фамилия!
– Но не в моей семье!
Одетта протянула для подписи новый экземпляр книги:
– Вы можете написать просто: «для Одетты»?
Рассеянный Бальтазар захотел увериться, правильно ли он расслышал:
– Для Одетты?
– Да, тут мои родители мне явно подгадили!
– Послушайте, это очаровательно, Одетта…
– Это ужасно!
– Ничего подобного!
– Да!
– Это же прустовское.
– Пру?..
– Прустовское… «В поисках утраченного времени»… Одетта де Креси, женщина, в которую был влюблен Сван…
– Мне попадались лишь пуделихи, которых звали Одетта, – простодушно заметила собеседница. – Пудели. И я. Впрочем, что до меня, то все на свете забывают это имя. Может, чтобы меня лучше запомнили, следует надеть ошейник или завить волосы?
Он озадаченно посмотрел на нее, а потом рассмеялся.
Склонившись, Одетта протянула ему конверт:
– Возьмите, это вам. Когда я говорю с вами, то вечно ляпаю глупости, так что я вам просто написала.
Одетта сбежала в шорохе своих перышек.
Устроившись поудобнее в машине, которая увозила их с издателем в Париж, Бальзан попытался было прочесть послание, но, увидев, что оно написано на аляповатой, на грани китча, бумаге, где лилии сплетались с розовыми гирляндами, которые поддерживали круглозадые ангелочки, даже не стал его разворачивать. Решительно, Олаф Пимс был прав: он писатель для кассирш и парикмахерш, других фанатов он не заслужил! Вздохнув, он все же сунул конверт в пальто из верблюжьей шерсти.