– Спасибо, – тихонько прошептала Кэти, отойдя на безопасное расстояние.
– Не стоит, – с улыбкой в голосе ответил мужчина, ведя её под руку в центр зала.
Все пары расступались, давая им дорогу, и когда Кэти и её загадочный кавалер остановились прямо под большой хрустальной люстрой, пылавшей сотней восковых свечей, вокруг них на паркете образовалось пустое пространство.
– Кто был этот джентльмен? Я имею ввиду Пьеро, – неожиданно осведомился её похититель.
– Один мой знакомый, – сообщила Кэти, скромно умолчав, что знакомый приходится ей женихом, с которым через три месяца она должна сочетаться браком.
Оркестр заиграл вальс, и им пришлось прервать разговор. Никогда прежде у Кэти не было такого партнёра. Едва она положила узкую руку, затянутую бархатной перчаткой на его плечо, её собственная воля и сущность исчезли, подчинившись и растворившись как снег под лучами солнца. Впервые она не думала о фигурах, не слушала счёт, её тело двигалось, летело, таяло в его руках, полностью отдаваясь чужой воле и сладостному парению в небесах музыки, которая омывала её своими теплыми, пенными волнами. Полёт венского вальса совершенно вскружил ей голову, она чувствовала, что нервы её натягиваются, как струны скрипки, и только ждут прикосновения смычка, способного исторгнуть музыку. Её музыку. Но вот оркестр смолк, и её партнер шепнул:
– Хотите увидеть звезды?
– О да, здесь так душно.
Они вышли в сад, переступив каменное обрамление проёма, ведь стеклянных преград в окнах этого странного зала не было. Ночь дышала жасминовой прохладой, в высоте застыл ледяной серп луны, а под ногами на тёмном мху мерцали жемчужно-белые звёздочки странных цветов. Кэти никогда таких прежде не видела.
– Что это? – она нагнулась и сорвала бледную звёздочку.
– Асфодель. Древние верили, что в загробном мире души умерших питаются этими цветами. В Аиде целые поля асфоделей.
– Брр-р-р-р. Есть исключительно цветы. Воображаю – умираешь, попадаешь в загробный мир и первое что видишь – поле, на котором будешь пастись вечно. Ужас.
Она украдкой попробовала откусить бледный лепесток и тут же, сморщившись, выплюнула.
– Нет, первое, что видишь – это белый кипарис.
– Это зачем же?
– Не знаю, – он задумался. – Наверное, как рефракция —всю жизнь ты видел тёмные кипарисы на светлом небе, а теперь наоборот. Ведь в Аиде всегда сумерки. И привыкание к новой реальности, к жизни в смерти, начинается с этого белого кипариса, такого невозможного и всё же существующего.