– Что это было? – спросила соседка.
Кошмар.
Снова Гринвич?
А мы почти не отъехали. Топчемся тут по-соседству.
Мы покинули «Канарские верфи», слева остались Башенный Мост, серо-желтые стены Тауэра. У моста «Черных Монахов» наш экипаж скатился на Набережную Виктории и понесся в сторону центра. Темза здесь шире Москвы-реки (возле Кремля), но уже Невы (против «Смольного»). На нашем (северном) берегу Лондон карабкался на холмы, но мы не могли его видеть за подступавшими к набережной домами. На другом берегу стояла шеренга «невнятных» сооружений, самыми заметными из которых были: «Лондонский Глаз» (почти заштрихованное дождем гигантское колесо обозрения) и новый центр английской полиции – Скотленд Ярд (веселенькое желто-зеленое здание с выпученными от смеха глазищами окон).
Мы как раз проезжали под «Мостом Ватерлоо», когда я заметил хухра, обгоняющего автобус. Он мчался прямо на столб обелиска, возникшего у него на пути. Я даже привстал. Захватило дыхание: «Сейчас разобьется!» Однако пушистик «взлетел» по граненому камню, с макушки сиганул на автобус, и, точно упал мне на голову. Стало не по себе. Я не сразу сообразил, что для приятеля это было тоже, что для нас вскочить на подножку трамвая. Опомнился, когда уже проезжали Вестминстерский Мост, Парламент и башню с часами (Биг-Бен). Огляделся. Похоже, никто ничего не заметил.
За это время нас прокатили с запада на восток по центральным улицам и обратно с востока на запад по набережной Темзы. Нас завозили на правый берег. Мы получили общее представление о размерах мегаполиса, почти не выходя из автобуса. Мы, словно примерили на себе этот город, плечами ощутив пределы его «прямоугольного» центра. Фигура имеет с востока на запад приблизительно километров шестнадцать и с юга на север – восемь-семь километров. Внутри ее (ближе к южному краю), извиваясь, течет на восток река Темза. Центр Лондона – на холмистом северном берегу.
Мы не намерены больше носиться по городу. Теперь мы будем «ввинчиваться» в него изнутри и осторожно вживаться.
Наконец, я добрался до «своей» комнаты. Полчаса полежал, переоделся, переобулся в сухое и почувствовал сильный голод.
Выйдя в холл, постояв и послушав, я неожиданно, понял, что ошибался, считая всех служащих «Александры» русскоязычными. За столом сидел длинноносый рыжекудрый портье (лет тридцати пяти). По-русски он знал всего несколько фраз, а на «колониальном английском» изъяснялся лучше меня. Говорили, он – турок.