Виталик мог сблевать в кульминационный момент собственной смерти с шилом в шее, сблевать смачно, в рык, утомленный жарким светом софитов и собственными перемещениями в тяжелом ограниченном пространстве сцены. Это как бы подчеркивало бесполезность и прозаичность жизни данного персонажа в моих глазах и было еще так себе… Но иногда спектакль мог с этого и начаться, особенно в летние месяцы. Тогда режиссер Бак с видом дирижера «Виртуозов Москвы» несся ко мне по закулисному коридору, размахивая руками и с криком: «С ведром! С ведром!!! Первый выход Сатаны с ведром!» И Веня, закончив блевать, освободив зал от случайных зрителей, которым сам же полчаса назад и втюхал билеты, отрывался от ведра и провозглашал: «Все, пиздец! Еду в Петушки!» И оставшийся зритель аплодировал стоя, чем на восьмой—десятой минуте действия мог похвастаться далеко не каждый творческий коллектив. Спектакль сразу получал необходимый драматический градус и верную направленность.
К пятому месяцу показов у меня возникло ощущение, что в итоге к нам стали ходить одни и те же люди, смакуя отличия одного спектакля от другого и солидарно с нами побулькивая в зале театральной водичкой. Фразы: «А на прошлой неделе вообще уснул в середине», «А в прошлый раз полез трахаться со Сфинксом и чуть не дал по морде Сатане, но тот оказался парнем вертким, хороший будет артист» – доходили до меня из зала постоянно.
Наиболее распространенным зрительским мнением был вывод о том, что только в подобном вертепе и можно поставить Ерофеева по—настоящему.
Гогот в зале стоял катастрофический, но смысл его человеку, пришедшему впервые и не читавшему данное произведение более двух раз, было не понять.
Фраза: «Все познается в сравнении» – это было про наш спектакль. Ибо смеялись в основном на неожиданные повороты сюжета, появляющиеся по воле в дупель пьяного и шатающегося по коридорам системы Станиславского по направлению к бездне человеческого саморазрушения главного героя.
Спектакль заканчивал я. Все зависело от количества выпитого Виталиком накануне, ибо закупка исходящего реквизита была по норме.
Вынесение многозначительным голосом приговора: «Какой же ты все—таки бестолковый, Веня», дальше удар шилом, вовсе не грустная песня «Летка—енька» – и конец. Бывали моменты, что нужно было прекращать играть даже на нервах нашей искушенной публики.