– Как это кто? – вытаращил глаза «раввин». – Решили ведь, что чистый пойдет.
– А вот и нет. Грязный посмотрит на чистого и решит, что он тоже чистый. А чистый увидит грязного, пойдет к зеркалу и убедится, что он не испачкался. В итоге оба не станут мыться.
– Гм, – хмыкнул «раввин». – Это и называется Талмуд?
– Это лишь вступление. Но мы не закончили.
– Да-да… Задавайте последний вопрос.
– Двое упали в печную трубу. Один испачкался, а другой нет. Кто пойдет мыться?
– Никто не пойдет! – рассержено буркнул «раввин». – Другого ответа быть не может.
– Почему не может?! – улыбнулся Гевер. – Где это вы видели, чтобы два человека упали в печную трубу и один перепачкался, а второй нет. Так не бывает. А значит, все рассуждения придется повторить сначала. Вот с этого и начинается Талмуд.
Оглядев вытянувшиеся физиономии присутствующих, Гевер предложил:
– А зачем вам Талмуд? Наизусть я его не помню, а книг у вас нет. Давайте начнем с Пятикнижия с комментарием Раши, рабейну Шломо Ицхаки. Вы знаете, кто такой Раши?[32]
«Раввин» отрицательно покачал головой.
– Действительно, – улыбнулся Гевер, – откуда вам его знать? Раши ведь жил во Франции, в одиннадцатом веке.
– Это неважно, где он жил и когда, – сказал «раввин». – Давайте начнем учиться!
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
С этого момента жизнь Гевера на острове протекала следующим образом: с самого утра, после молитвы, он давал урок по недельной главе «раввину» и всем присутствующим в Доме собрания. Затем приходили жители ближайшего поселка, и Гевер повторял урок для них. После завтрака его уже ждали мужчины из более отдаленной деревни, а к обеду поспевали обитатели противоположного конца острова.
Такой образ жизни Гевера вполне устраивал, раздражало лишь одно: каждый ученик просил надеть тфиллин и делал это с такими гримасами восторга, топотом и повизгиванием, что Геверу становилось не по себе. Нет, он, конечно, понимал радость еврейской души, получившей наконец-то возможность исполнить столь важную заповедь, но способы выражения этой радости приводили его в замешательство.
«Раввин» приходил накладывать тфиллин утром и на закате. И хоть твердил ему Гевер, что тот, кто добавля– ет, – уменьшает, «раввин» оставался при своем мнении.
– Для меня тфиллин, – говорил он, жадно наматывая ремешки, – деликатес, изысканное лакомство. Хочу насладиться им полной мерой.