Мама поняла, что переборщила, присела на диван, помолчала и погладила сына по ноге. Тот брыкнулся и буркнул:
– Уйду я.
Мамина рука дрогнула.
– Остолоп ты, Пашка.
– У меня дежурство, – оправдывается он.
Мама сердито молчит, а Пашка боится подумать, что мама права, что лучше дома, что толстушки – тоже люди, а его худосочные Верки – хуже атомной войны, но где-то есть настоящая Вера, которая, может быть, еще любит Пашку, и если это так, то надо спешить. Мама вздыхает и грузно встает с дивана, направляясь прочь, и на полпути оборачивается. По ее лицу бегает улыбка, и дрожат стекла на окнах.
– Пашка, я ведь тебя тоже люблю.
– Я знаю, – Пашка смотрит маме в глаза, – вы все меня любите.
– А ты, Пашка, любишь кого-нибудь?
Пашка опускает глаза и позволяет маме выйти.
Петрыська выскочил из-под дивана, прыгнул на подоконник и смотрит с хитрым прищуром на этот город. Город показался ему котенком, облезлым, больным, брошенным, он чего-то хотел от всех и чего-то боялся, но всегда мог выпустить когти и полоснуть по глазам.
Паша надевает джинсы, думает про любовь, и очень не хочет идти на работу. Ему страшно, он даже всерьез подумывает прогулять, но еще он понимает, что даже таким способом не избежать случившегося.
Петрыська смотрит на человечков, которые снуют туда-сюда, потому тому что хочется счастья, по тому что было счастьем, но оно повсюду, а значит ничье. А если ты женщина, а если ты повсюду, то значит никому не нужна. И зовут тебя Верой, и ты топчешь снег каблучками и несешь свое одиночество как дохлую кошку в полиэтиленовом пакете.
Паша надел свитер и вышел в коридор. Собственно, он подрабатывал санитаром в морге в свободное от учебы время.
Вера проснулась внезапно. На против сидит черный котяра и грустно так смотрит-смотрит, словно прощается. В больших его зеленых глазках блестят звездочки, ушки беспокойно дергаются, да еще хвостик как черный червячок придавленный черным башмаком извивается, плачет, пытается спастись.
Где-то шумит телевизор, тикают часики, тукает сердечко, а во рту еще горький привкус вчерашнего дня.
Котяра прыгает с кровати на пол, вонзает коготки в дорогой красивый ковер, потягивается, зевает и победными шажками направляется на кухню.
Вера перевернулась на живот и скорчила вдогонку рожицу:
– И тебя тоже люблю, Блохастик.