Уж на сковородке, или Слава богу, вынужден жить! - страница 20

– Это как? Я работать, что ли буду, служить?

– Ну, да, наконец-то дошло, милейший. Не просто работать – руководить, организовывать, управлять.

– …А с Собачкой кто гулять будет?

– О! Не беспокойтесь, все будет в полном ажуре, человек у нас есть специальный, опытный, все в лучшем виде – выгул, кормление, игры.

– А?.. – Мужчина посмотрел вопросительно на живот.

– За ЭТО тоже не беспокойтесь. Живот у вас исчезнет, будто ничего и не было, рассосется, так сказать. Стройный будете, поджарый, энергичный, – энергично тряхнула Бабулька кудряшками.

Собачка вдруг жалобно заскулила и прижалась к хозяйской ноге.

– А Их? – кивнул тот с ужасом на свой живот.

– Не-е-ет! Ни в коем случае! Им не будет ни больно, ни плохо, там, куда они вернутся, им будет хорошо, там – их родина.

– Значит, я буду генералом? И жена будет у меня строиться?

– Не сразу, дружочек, не сразу. Сначала старшиной, потом лейтенантом, потом… В общем, как служить будете. А жена? Конечно, построится, как по званию догоните.

– Так, это что же, выходит, я пахать буду, отвечать за всех солдатиков, а она ж меня еще, согласно званию, строить будет, а когда я до генерала дорасту неизвестно?!

– Любезный, что вы так разгорячились? Жена ваша, между прочим, тоже не сразу генералом стала. Зато вы будете главным у солдат, денежки свои у вас будут, мясо вместо овсянки кушать станете, фигура, опять же, стройная, с собакой гулять не надо, не надо думать, куда Их пристроить.

– Нет! – рубанул Мужчина. – Не согласен! Я уж лучше тут как-нибудь, на овсянке. Гуляю с одной и с пятью погуляю.

Старушка открыла было накрашенный рот, что-то возразить, но он ее решительно пресек.

– И не уговаривайте! Вы сами – то, кто будете, гражданка, откуда? – неожиданно поинтересовался милицейским голосом.

Помолчал и добавил:

– И мне, это, Их жалко, вот.

Тут Старушка залилась не старушечьим смехом, затряслась просто от смеха, задрожала, стала расплываться в воздухе и растаяла вовсе, только эхо от смеха еще некоторое время раздавалось, но потом и оно исчезло. Мужчина вздохнул облегченно, почесал Собачку за ухом и пошел к дому, кивая на ходу другим Мужчинам с собачками.

Художник Худов страдал инсталляциями. По ночам к нему шастала узкобедрая, узкогубая Муза и нашептывала творческие замыслы. С утра невыспавшийся Худов брался за работу, проклиная изощренные идеи Музы. Она, между прочим, все слышала и на Худова злилась, но бросить его не могла, потому как личностью была подневольной, обязанной служить, при ком поставили. Оставалось только мстить. Вдохновительница и мстила вдохновенно – такие идейки подкидывала, что вдохновляемый завывал нечеловеческим голосом. Соседи, люди тактичные, сострадательно покачивали головами, понимая про «муки творчества», и брались за беруши. Хотел Худов её прирезать потихоньку, все равно никто не узнал бы – Муза величина эфемерная – но та была настороже и являлась только во сне.