Роб обежал глазами ряды фотографов, прижавшихся к заграждению по обеим сторонам узкого входа, узнал несколько знакомых папарацци, следовавших по пятам, куда бы он ни пошел, кивнул им и помахал рукой. Остальные быстро заняли позиции на импровизированной баррикаде, выкрикивая его имя и требуя принять ту или иную позу.
Поклонники держали плакаты с его именем. Мелькали фотовспышки. Все во что бы то ни стало желали запечатлеть его редкое появление на публике, тем более он совсем недавно признан шеф-поваром года. В который раз.
Он медленно поворачивался из стороны в сторону на фоне огромной афиши гала-выставки работ Адель Форрестер, стараясь, чтобы ее портрет все время был фоном фотографий.
Одна рука в левом кармане брюк, другая – поднята в приветствии. Безупречная белая сорочка престижной фирмы и темный дизайнерский костюм. Это было бы слишком обычно, если бы не его умение держаться с таким шиком. Он расправил плечи, поднял подбородок и пошел работать на публику.
Ему пришлось создавать этот образ каждый день в течение десяти лет, но это хорошо работало на всю семью Бересфорд, а теперь вот появился шанс помочь матушке.
Симпатичная брюнетка лет двадцати с книгой в руках тянулась к нему, врезавшись животом в ограждение. Она так низко опустила плечи, что открылся прекрасный вид на ее пышное декольте. Роб быстро шагнул вперед, улыбнулся, тут же появилась ручка, и вот уже на обложке красуется цветистый автограф, а толпа позади девушки беснуется, визжит и выкрикивает его имя так громко, что ломит уши.
Он медленно шел по дорожке. Подписал одну их самых первых книг, потом одну из афиш шоу, идущего в его ресторане.
И тут пошли вопросы. Один мужской голос, другой.
– Появится ли Адель на шоу сегодня вечером или уклонится, как в прошлый раз?
– Где вы прячете маму, Роб?
– Вы поместили ее в тот же реабилитационный центр? Это единственный приют для художницы в эти дни?
– Верны ли слухи, что она бросит рисовать после этой выставки?
Вопросы сыпались отовсюду, громче и громче, ближе и ближе, становились острее, всем не терпелось узнать, где сейчас его мать.
Они гнали его, как волка на охоте. Жалили сильнее и сильнее, жадно ожидая его реакции. Хотели, чтобы он взорвался. Сорвал камеру с чьей-нибудь шеи, а лучше – поставил кому-нибудь синяк под глазом.