Тёмно-рыжая чёлка на лбу, скорее всего, скрывала тоже морщинки. Лет ей на вид было 35—37. Похоже, мы почти ровесники.
Когда поезд подошёл к перрону, и мы стали готовиться к выходу, Лера (так её звали) сняла с верхней полки небольшую спортивную сумку, которую набросила на плечо, и коробку, обёрнутую плотным черным полиэтиленом и скотчем, который вверху превращался в подобие ручки. Я вызвался помочь своей спутнице нести эту поклажу, однако она мягко, но настойчиво отказалась.
– Боюсь даже предположить, что за ценности находятся в этой коробке, – с толикой ехидства подал я реплику, немного уязвлённый отказом.
Она улыбнулась:
– Вам лучше этого не знать. Это… так, кое-что по работе, везу в свой институт.
Мы дождались, когда толпа прошла, и теперь неспешно двигались к зданию вокзала.
– Наверняка, у вас там машина времени! – не отставал я с вопросами, кивнув на коробку, хотя чувствовал некоторую свою навязчивость; но почему-то этот чёрный куб не давал мне покоя.
– Эх, если бы, если бы машина времени… – вздохнула Лера. – Вы только не пугайтесь, я сейчас отвечу на ваш вопрос. У меня там отрезанная голова.
Я хохотнул, отметив про себя, что одетая в шахматный свитер молодая женщина с хорошей фигурой ещё и начитанная умница, и сейчас наверняка отсылает меня к отрезанной голове персонажа «Мастера и Маргариты» Булгакова.
– Отрезанная комсомолкой-вагоновожатой голова Берлиоза?
Она вздёрнула брови и ответила серьёзно:
– Да нет, тут другой сюжет. Видите ли, я майор полиции. Судмедэксперт. В этой коробке, в специальном контейнере – я не шучу – голова убитого человека. Тело пока не найдено. Везу на экспертизу в институт, в котором я работаю. Служу, точнее…
Наверное, в моем лице что-то изменилось. Лера внимательно посмотрела мне в глаза:
– Вас это смущает?
Я овладел собой:
– Ну почему… Такая ваша работа… Просто я не знал, что рядом с нами ехал такой… странный груз.
– Это для вас он странный. А для меня – рутина.
Итак, коробку она несла сама. Я помог ей сесть в такси. Через окошко машины договорились встретиться на следующий день – посмотреть квартиру и посидеть в кафе, обсудить наши внезапно возникшие общие дела.
Вечером я, мучаясь предчувствием июльского дождя, долго не мог уснуть в квартире покойной тётушки. Здесь всё мне казалось стариковским, советским и провинциальным: и ковёр на стене, – прибежище моли, иногда просыпавшейся и мелькавшей в свете настольной лампы, и сервант с фарфоровыми статуэтками и остатками сервизов, и немодная, разболтанная, скрипевшая своими деревянными суставами, мебель. Мне не хотелось открывать шкаф, не желал я видеть тётушкины ретро-платья, потёртую куртку, обувь, которой давно пора на помойку. На столике стоял, впрочем, вполне современный телевизор, который я подарил тётушке на 75-летие. Экран был покрыт пылью. Возможно, она его так ни разу и не включила.