– Но нам же хорошо вместе?
– Ну, хорошо, – сказал я и вспомнил вчерашнюю ночь.
– Но мы же любим друг друга?
– Ну, любим, – хотя внутренне я не был так уверен.
– Тогда брось ее! – лицо Лады приобрело детское, капризное выражение. Говоря слово «брось», она даже притопнула ножкой.
– Опять, двадцать пять, японский городовой! – я еще больше вышел из себя.
– Я популярно объясняю! Не могу я ее бросить! У меня сын! Понимаешь? Маленький такой… Папа, папа, гули, гули, и все такое. С Мариной я живу уже семь лет. И ее предать я тоже не могу! Если б ты знала, через, что она со мной прошла… Не могу, и не хочу! Все! – я, нервничая, полез в левый карман за сигарами. Достал их, потом вспомнил, что только, что курил, переложил пачку в другую руку и засунул ее в правый карман.
Лада насупилась и расстроено шмыгнула носиком.
Говорят, от внебрачных связей бывают четыре весомых последствия: любовь, дети, банкротство и триппер, там или сифилис, что-то в этом роде… Но видит бог – любовь самое тяжелое из них. Нет, с Ладой мне, правда, хорошо, даже очень! В смысле коечки и в смысле пообщаться, но, навряд ли такое капризное создание как Лада сможет дать мне столько же как уютная, добрая, теплая, привычная Марина.
– Слушай, Беркутов! – Лада зло сощурила глазки и ткнула меня в грудь тоненьким, изящным пальчиком, обтянутым черной лайковой кожей перчатки.
– Если ты не бросишь свою… Как ее там… Марину, – произнося имя моей жены она брезгливо поджала губки и сморщила носик.
– То мне наплевать, я сделаю так, что ты ее бросишь! Ты! Сам! Понял? Ты понял? Но это тебе обойдется в тысячу раз дороже.
Я оторопел.
– Ты, что, пойдешь к ней и заявишь: Я спала с твоим мужем!? Так ей то же, как ты говоришь, напле…
– Ты меня не понял. Не она тебя, а ты ее бросишь! – Лада злорадно ухмыльнулась и передернув плечиками, поежилась.
Холодно все-таки. Глядишь простудится… Нет, ну все-таки, настырная у меня любовница! А я – кремень! Кремень, как договорились!
– Лада, ну знаешь! – я поиграл желваками.
– И времени у тебя на размышление – двое суток с хвостиком! – Лада обворожительно улыбнулась ровной ослепительной фарфоровой улыбкой.
– Пока, родимый, мне холодно. Я пошла, – Она уверенно и сильно пригнула меня к себе, потянув за лацкан куртки, нежно поцеловала меня в губы и как лебедь белый поплыла к стеклянной двери вестибюля. Там он остановилась, театрально повернулась ко мне и грозя пальчиком, проговорила: