Спустя еще два года, после двенадцати месяцев, проведенных в Японии, я смог сделать несколько более осознанных шагов в сторону Нигде. Киото позволил мне ощутить вкус покоя, но я по-прежнему нуждался в поддержке в виде путешествий, и в те месяцы мне посчастливилось исколесить всю Аргентину вплоть до Огненной Земли, а затем посетить Китай, Тибет и Северную Корею. Дважды в течение двух месяцев я побывал в Лондоне и в Париже и при этом регулярно летал в Калифорнию, чтобы навестить маму. Я несколько раз бывал во Вьетнаме (эти были восхитительно долгие путешествия) и предвкушал скорый визит в Исландию; я чувствовал, что более чем избалован широтой этого выбора и возможностью утолять мою жажду путешествий каждые несколько недель. Однако начиная с какого-то момента все мои, та к сказать, “путешествия по горизонтали” перестали удовлетворять меня; я чувствовал все более насущную потребность отправиться в “путешествие вглубь”, полностью погрузиться в нечто более непредсказуемое и неожиданное; в движении больше всего смысла, когда оно коренится в покое и оттеняет его.
Однажды я ехал из калифорнийского дома моей матери на север, вдоль калифорнийского побережья, а затем свернул на узкую дорогу, которая привела меня к обители бенедиктинцев, о которой мне как-то рассказывал один мой друг. Я открыл дверцу своего дряхлого, покрытого пылью белого “плимута” и оказался в звенящей прозрачной тишине. А когда вошел в комнатку, где мне предстояло провести три ночи, из моей головы внезапно улетучились все эти переговоры и дискуссии, которые я мысленно продолжал вести всю дорогу, все эти неотвеченные электронные письма, что казались мне столь важными и срочными, когда я выходил из дома. Теперь я был Нигде – в этой комнатке, окна которой выходили прямо на океан.
Снаружи, у забора из расщепленных потрескавшихся досок, вспыхнуло рыжее пятно – лисица! Я не мог оторвать от нее глаз. А вскоре прямо у меня под окном появился олень: он щипал траву, и это было настоящее маленькое чудо. Где-то высоко наверху звонили колокола, и мне чудилось, что небесный хор поет “Аллилуйя”.
Я бы сам первый посмеялся над подобными сантиментами еще за день до того. И когда я вернулся с ночной службы в монастырской часовне, чары уже рассеялись; но тишина говорила гораздо многозначительнее, чем любые слова. И вот что я обнаружил, причем почти сразу же: пока я никуда не ехал и оставался на месте, мир вокруг меня словно расцветал огнями, и я был так счастлив, что просто забывал о самом себе. Рай – это место, из которого ты не стремишься уехать куда-то еще.