Но у него, к счастью для создаваемого института, для науки, нашелся очень сильный конкурент. Им был Анушаван Агафонович Арзуманян, в 1953 году приехавший в Москву и назначенный на должность заведующего сектором теоретических проблем капитализма Института экономики АН СССР. А вскоре он стал заместителем директора этого института. В момент, когда решался вопрос о директоре ИМЭМО, Арзуманян был почти неизвестен в науке. Но у него был сильный козырь: Арзуманян был близким другом и родственником А.И. Микояна (они были женаты на сестрах). И это, видимо, обеспечило ему назначение, хотя официально этим вопросом занимался не Микоян, а Д.Т. Шепилов – в то время секретарь ЦК КПСС по идеологии и науке. Думаю, впрочем, что и Шепилов в душе отдавал предпочтение Арзуманяну. Характерно, что он приглашал Е.С. Варгу, спрашивал его мнение о кандидатурах – оно было, естественно, однозначным: против Кузьминова, за Анушавана Агафоновича.
Говорю это не в укор Арзуманяну или Микояну. Протекционизм, оказывается, не всегда зло. И тот факт, что А.И. Микоян – в те годы один из самых прогрессивных и думающих людей в руководстве – использовал свое влияние для отклонения архиконсервативного кандидата и назначения более прогрессивного, может быть поставлен ему только в заслугу.
А.А. Арзуманян действительно сыграл очень большую роль не только в создании ИМЭМО и превращении его в серьезный научный центр, но и в становлении новых по типу научных исследований экономики капитализма и международных отношений. Далось это, конечно, нелегко. И эту роль лично Арзуманяна (равно как, я уверен, поддерживавшего его, придававшего ему этой поддержкой силу и смелость Микояна) трудно переоценить.
Прежде всего директору нового института надо было преодолеть несколько фундаментальных препятствий.
Одно из них – крайне догматический, пропагандистский характер представлений большинства наших специалистов по экономике капитализма и столь же отсталые представления в этом вопросе многих руководящих политических и идеологических работников, задававших тон в науке. Некоторые из них сами не совсем верили описаниям крайних трудностей, в которых барахтается, почти тонет капитализм, но тем не менее считали нормальным и необходимым, чтобы широкой публике продолжали преподносить эту версию. Вся абсурдность, а если говорить о науке, то и трагизм ситуации состояли а том, что такая позиция даже не отражала желания сознательно обманывать людей. Просто общественная наука, и в этом одно из тяжелых порождений сталинизма, часть его наследия, которое до конца не преодолено и сейчас, не мыслилась вне рамок общих пропагандистских установок. Ей отводилась незавидная роль прислужницы политики, способной «с марксистских позиций» обосновать каждый очередной политический финт руководства, даже если он ничего общего с марксизмом не имеет.