Джо поражало, до какой степени Руби стала похожа на Элли. Озорная улыбка, блеск в глазах, привычка закусывать губу. Иногда это сходство буквально заставало врасплох. Джо каждый раз ощущал острую грусть и вынужден был напоминать себе, что Руби сама по себе, она полноценная личность и вовсе не обязана заменять потерянную сестру.
– Приехал-таки? – раздался голос брата, Сэма.
– Это же мой праздник, – обернувшись, ответил Джо. – А опаздывать сейчас модно.
Сэм коротко улыбнулся.
– Поздравляю, братишка.
Сэм был следователем, хотя сильно отличался от большинства своих коллег. Человек тихий, склонный к задумчивости. Худощавый, волосы стриг коротко, носил очки. При всем этом нрав у Сэма был горячий – брат отличался вспыльчивостью. Его можно было назвать своего рода «семейной совестью». Именно он старался всех сплотить, превращая дни рождения, праздники или просто погожие деньки, подходящие для прогулки, во что-то вроде всеобщей повинности. Паркерам приходилось послушно собираться вместе и мучительно поддерживать разговор.
– Спасибо, – произнес Джо. – А где мама?
– Готовит. Сам понимаешь, ее отвлекать не надо.
– В котором часу едете на кладбище?
– «Едете»? А ты как же?
Джо вздохнул. Опять этот старый спор.
– Мне надо работать.
Сэм ответил молчанием. Сердито взглянул на брата, подвигал шеей, словно она у него затекла, и наконец произнес:
– Один раз съездишь – не развалишься. Ради мамы.
Джо подошел ближе, чтобы не услышала Руби, и шепотом проговорил:
– Постоянно думаю об Элли, но стараюсь вспоминать дни, когда она была счастлива – например, семейные праздники, – а не тот день, когда Элли погибла. Надо, чтобы в памяти оставалось хорошее.
– Сам знаешь, что городишь полную чушь.
Прежде чем Джо успел ответить, в комнату с тарелкой сэндвичей в руке вошла мама. Когда она ставила ее на стол рядом с пирожками с мясом и яйцами в колбасном фарше, тарелка неприятно задребезжала. В последнее время руки у мамы дрожали все сильнее.
Подойдя к Джо, она слабо улыбнулась, хотя явно старалась изобразить веселье – даже слишком старалась. Джо пришлось наклониться, чтобы мама смогла дотянуться и поцеловать его в щеку. Губы были холодные, а дрожь только усилилась.
– Какой ты у меня красавец-мужчина, – проговорила мама, взяв его за руку прохладными, хрупкими пальцами. – Подумать только – моему младшему сыночку тридцать три года! Нет, представляете? Прямо старухой себя чувствую.